Дары скифов Дарию (Художник В.Ф. Каджаев)
В номерах «СО» за 12 и 19 апреля «СО» начала публикацию интересного исследования руководителя «Центра скифо-аланских исследований» ВНЦ РАН Тамерлана САЛБИЕВА. Она посвящена истории и глубинному содержанию очередной страницы алано-осетинского эпоса. Сегодня газета продолжает ее публикацию.
Скифо-персидская война
Своему реву ослы обязаны одному из ранних исторических упоминаний. Именно рев сделал их заметными и активными участниками скифо-персидской войны, описанной Геродотом. Согласно Геродоту, «по всей скифской земле» не содержали «из-за холода» ослов и мулов. «Поэтому, – пишет он, – ослиный рев приводил в смятение скифскую конницу. Нередко во время нападения на персов скифские кони, заслышав ослиный рев, в испуге поворачивали назад». Косвенным подтверждением этой версии становится римский писатель и географ Страбон, в «Географии» которого также содержится указание на суровые природные условия Скифии.
Заметим, что отец истории повторяет эту информацию дважды. Сначала он говорит о том, что климат страны скифов суров настолько, что не подходит для ослов и мулов: «Во всех названных странах зима здесь столь сурова, что восемь месяцев там стоит невыносимая стужа. <…> Лошади легко переносят такие суровые зимы, тогда как мулы и ослы их вовсе не выдерживают».
И тут же, не переводя дыхания, он делает пояснение, которое свидетельствует о его собственном замешательстве, заметно снижая категоричность приведенного утверждения: «В других странах, напротив, у лошадей на морозе замерзают суставы, ослам же и мулам стужа не вредит». Тем самым холод не может объяснять отсутствие ослов и мулов, и эта особенность страны скифов остается без объяснения.
Второй раз он вспоминает про ослов и мулов, описывая то впечатление, которое на скифов произвел ослиный рев, заставивший их сначала прекратить атаку и отступить, а затем, в эпизоде ухода персов, воздерживаться от взятия персидского стана.
«Теперь я расскажу о весьма удивительном явлении, которое благоприятствовало персам и мешало скифам при их нападении на стан Дария, именно о реве ослов и мулов. Ведь, как я уже раньше заметил, во всей Скифской земле из-за холодов вообще не водятся ослы и мулы. Поэтому-то ослиный рев приводил в смятение скифскую конницу. Нередко во время нападения на персов скифские кони, заслышав ослиный рев, в испуге поворачивали назад: в изумлении они поднимали уши, так как никогда прежде не слыхивали таких звуков и не видывали подобной породы животных. Впрочем, это обстоятельство лишь короткое время помогало персам на войне».
Персы воспользовались этим преимуществом также и при своем отступлении из Скифии, когда Дарий, по совету Гобрия, оставляет в лагере слабосильных воинов и ослов, рев которых вновь удерживает скифов от нападения. Знаменательно, что при этом он не преминул сослаться на свое предыдущее замечание, что позволяет связывать оба его замечания в единый сюжет. В этом случае первое замечание нельзя считать совершенно самостоятельным: его целью может быть рациональное оправдание поведения скифов, которое в противном случае греческому историку представляется лишенным каких-либо причин.
Вслед за Д. С. Раевским мы вправе усматривать здесь рационализацию, подобную той, которая имела место при изложении Геродотом эпизода с пробежавшим между противостоящими войсками зайцем. Напомним, что, когда два войска стояли, готовые к бою, между ними пробежал заяц, и скифы, подняв суматоху и крики, бросились за ним вдогонку, что было понято наблюдавшим за этим Дарием как выражение пренебрежения к персам.
Согласно убедительной трактовке данного эпизода Д. С. Раевским ни персы, ни греки не могли понять мифологической подоплеки, определявшей поведение скифов, для которых поимка зайца означала благое предзнаменование перед сражением, основанное на их мифологических представлениях об этом животном, которое находит подтверждение в памятниках скифского звериного стиля. Геродот же, незнакомый с этими представлениями и ориентировавшийся на греческую аудиторию, добавил собственную расшифровку этого эпизода, вложив в уста Дария его рациональное объяснение.
«Появившийся перед скифским войском заяц оказался способен расстроить его ряды не из-за присущего скифам анархизма, не по причине пренебрежительного их отношения к силе противника и не потому, что это был удобный повод избежать сражения. Если в скифской среде существовало представление, что принесение в жертву зайца обеспечивает благополучие, то легко реконструировать обычай, согласно которому встреченный заяц непременно должен быть пойман (resp. принесен в жертву). <…>
В свете этого описанное Геродотом появление зайца перед войском должно было рассматриваться скифами как благое знамение о предстоящем сражении, но лишь при условии его поимки. Именно поэтому данный эпизод как семантически значимый был включен в эпический рассказ о войне с персами. Но его значение, опирающееся на бытовавшие в скифской среде символические коды, было вполне понятно слушателям скифского эпоса и в нем не расшифровывалось.
Геродот вновь, ориентируясь на другую аудиторию, должен был эту расшифровку добавить, но, не владея данным кодом, расшифровал эпизод произвольно, в меру своего понимания». Примечательно, что советник Дария – Гобрий, напротив, не только заметил реакцию скифов на ослиный рев, но, судя по всему, понял его смысл. Оставленные в лагере ослы и мулы должны были прикрыть отход персидского войска.
Следует отметить, что именно Гобрий понял смысл даров, присланных скифами, в отличие от Геродота и Дария. Вновь обратимся к Д. С. Раевскому: «Оскорбленный требованием подчиниться персам, скифский царь отвечает: “Тебе вместо даров земли и воды я пошлю такие дары, какие приличествует тебе получить”.
Позднее, увидев, что Дарий оказался в затруднительном положении, “скифские цари послали глашатая поднести Дарию дары: птицу, мышь, лягушку и пять стрел. Персы спросили посланца о значении этих даров, но тот ответил, что ему приказано только вручить дары и как можно скорее возвратиться, и предложил самим персам, если они догадливы, объяснить себе значение этих даров. Персы, услышав это, стали совещаться.
Дарий высказал мнение, что скифы отдаются в его власть сами с землей и водой, заключая [так] потому, что мышь живет в земле и питается тем же плодом [земным], как и человек, лягушка [живет] в воде, птица более всего походит на лошадь, а под видом стрел они передают-де ему свою военную силу. Такое мнение было высказано Дарием; противоречило этому мнению объяснение Гобрия, одного из семи лиц, участвовавших в низвержении мага; он толковал смысл даров так: “Если вы, персы, не улетите в небеса, превратившись в птиц, или не скроетесь в землю, подобно мышам, или не прыгнете в озера, превратившись в лягушек, то не возвратитесь назад, будучи поражены этими стрелами”. <…>
В рассказе Геродота три посланных животных отчетливо соотнесены с тремя “мирами”, с тремя зонами вертикального космоса: птица – с небом, мышь – с землей, лягушка – с водой (что нашло отражение и в “толковании” Гобрия). Эта трехчленная структура хорошо соответствует упомянутой выше космической модели, выражавшейся в скифской культуре средствами самых разных символических кодов.
В данном случае мы имеем дело с зооморфным (зоологическим) кодом, имевшим в архаических культурах глобальное распространение, хотя конкретные его элементы, соотносимые с зонами мироздания, в разных культурах достаточно свободно варьируются. Наиболее устойчиво соотнесение птицы с верхним, небесным миром. Что касается мира хтонического, то неоднократно подчеркивалось, что он в скифской культуре специфически связан с водным началом».
Таким образом, весьма вероятно, что Геродот действительно не знал об образе осла в иранской мифологии и был вынужден ввести рациональное объяснение, призванное объяснить поведение скифов, которое в противном случае представлялось ему лишенным какого-либо смысла. Персы же были хорошо осведомлены о значении этого образа, иначе один из знаменитых персидских царей Бахрам никогда бы не получил ставшего знаменитым почетного прозвища Бахрам Гур – Бахрам Дикий Осел. Это прозвище указывает на связь осла, пусть и дикого, то есть онагра с царской властью.
Окончание следует.
Заметим, что отец истории повторяет эту информацию дважды. Сначала он говорит о том, что климат страны скифов суров настолько, что не подходит для ослов и мулов: «Во всех названных странах зима здесь столь сурова, что восемь месяцев там стоит невыносимая стужа. <…> Лошади легко переносят такие суровые зимы, тогда как мулы и ослы их вовсе не выдерживают».
И тут же, не переводя дыхания, он делает пояснение, которое свидетельствует о его собственном замешательстве, заметно снижая категоричность приведенного утверждения: «В других странах, напротив, у лошадей на морозе замерзают суставы, ослам же и мулам стужа не вредит». Тем самым холод не может объяснять отсутствие ослов и мулов, и эта особенность страны скифов остается без объяснения.
Второй раз он вспоминает про ослов и мулов, описывая то впечатление, которое на скифов произвел ослиный рев, заставивший их сначала прекратить атаку и отступить, а затем, в эпизоде ухода персов, воздерживаться от взятия персидского стана.
«Теперь я расскажу о весьма удивительном явлении, которое благоприятствовало персам и мешало скифам при их нападении на стан Дария, именно о реве ослов и мулов. Ведь, как я уже раньше заметил, во всей Скифской земле из-за холодов вообще не водятся ослы и мулы. Поэтому-то ослиный рев приводил в смятение скифскую конницу. Нередко во время нападения на персов скифские кони, заслышав ослиный рев, в испуге поворачивали назад: в изумлении они поднимали уши, так как никогда прежде не слыхивали таких звуков и не видывали подобной породы животных. Впрочем, это обстоятельство лишь короткое время помогало персам на войне».
Персы воспользовались этим преимуществом также и при своем отступлении из Скифии, когда Дарий, по совету Гобрия, оставляет в лагере слабосильных воинов и ослов, рев которых вновь удерживает скифов от нападения. Знаменательно, что при этом он не преминул сослаться на свое предыдущее замечание, что позволяет связывать оба его замечания в единый сюжет. В этом случае первое замечание нельзя считать совершенно самостоятельным: его целью может быть рациональное оправдание поведения скифов, которое в противном случае греческому историку представляется лишенным каких-либо причин.
Вслед за Д. С. Раевским мы вправе усматривать здесь рационализацию, подобную той, которая имела место при изложении Геродотом эпизода с пробежавшим между противостоящими войсками зайцем. Напомним, что, когда два войска стояли, готовые к бою, между ними пробежал заяц, и скифы, подняв суматоху и крики, бросились за ним вдогонку, что было понято наблюдавшим за этим Дарием как выражение пренебрежения к персам.
Согласно убедительной трактовке данного эпизода Д. С. Раевским ни персы, ни греки не могли понять мифологической подоплеки, определявшей поведение скифов, для которых поимка зайца означала благое предзнаменование перед сражением, основанное на их мифологических представлениях об этом животном, которое находит подтверждение в памятниках скифского звериного стиля. Геродот же, незнакомый с этими представлениями и ориентировавшийся на греческую аудиторию, добавил собственную расшифровку этого эпизода, вложив в уста Дария его рациональное объяснение.
«Появившийся перед скифским войском заяц оказался способен расстроить его ряды не из-за присущего скифам анархизма, не по причине пренебрежительного их отношения к силе противника и не потому, что это был удобный повод избежать сражения. Если в скифской среде существовало представление, что принесение в жертву зайца обеспечивает благополучие, то легко реконструировать обычай, согласно которому встреченный заяц непременно должен быть пойман (resp. принесен в жертву). <…>
В свете этого описанное Геродотом появление зайца перед войском должно было рассматриваться скифами как благое знамение о предстоящем сражении, но лишь при условии его поимки. Именно поэтому данный эпизод как семантически значимый был включен в эпический рассказ о войне с персами. Но его значение, опирающееся на бытовавшие в скифской среде символические коды, было вполне понятно слушателям скифского эпоса и в нем не расшифровывалось.
Геродот вновь, ориентируясь на другую аудиторию, должен был эту расшифровку добавить, но, не владея данным кодом, расшифровал эпизод произвольно, в меру своего понимания». Примечательно, что советник Дария – Гобрий, напротив, не только заметил реакцию скифов на ослиный рев, но, судя по всему, понял его смысл. Оставленные в лагере ослы и мулы должны были прикрыть отход персидского войска.
Следует отметить, что именно Гобрий понял смысл даров, присланных скифами, в отличие от Геродота и Дария. Вновь обратимся к Д. С. Раевскому: «Оскорбленный требованием подчиниться персам, скифский царь отвечает: “Тебе вместо даров земли и воды я пошлю такие дары, какие приличествует тебе получить”.
Позднее, увидев, что Дарий оказался в затруднительном положении, “скифские цари послали глашатая поднести Дарию дары: птицу, мышь, лягушку и пять стрел. Персы спросили посланца о значении этих даров, но тот ответил, что ему приказано только вручить дары и как можно скорее возвратиться, и предложил самим персам, если они догадливы, объяснить себе значение этих даров. Персы, услышав это, стали совещаться.
Дарий высказал мнение, что скифы отдаются в его власть сами с землей и водой, заключая [так] потому, что мышь живет в земле и питается тем же плодом [земным], как и человек, лягушка [живет] в воде, птица более всего походит на лошадь, а под видом стрел они передают-де ему свою военную силу. Такое мнение было высказано Дарием; противоречило этому мнению объяснение Гобрия, одного из семи лиц, участвовавших в низвержении мага; он толковал смысл даров так: “Если вы, персы, не улетите в небеса, превратившись в птиц, или не скроетесь в землю, подобно мышам, или не прыгнете в озера, превратившись в лягушек, то не возвратитесь назад, будучи поражены этими стрелами”. <…>
В рассказе Геродота три посланных животных отчетливо соотнесены с тремя “мирами”, с тремя зонами вертикального космоса: птица – с небом, мышь – с землей, лягушка – с водой (что нашло отражение и в “толковании” Гобрия). Эта трехчленная структура хорошо соответствует упомянутой выше космической модели, выражавшейся в скифской культуре средствами самых разных символических кодов.
В данном случае мы имеем дело с зооморфным (зоологическим) кодом, имевшим в архаических культурах глобальное распространение, хотя конкретные его элементы, соотносимые с зонами мироздания, в разных культурах достаточно свободно варьируются. Наиболее устойчиво соотнесение птицы с верхним, небесным миром. Что касается мира хтонического, то неоднократно подчеркивалось, что он в скифской культуре специфически связан с водным началом».
Таким образом, весьма вероятно, что Геродот действительно не знал об образе осла в иранской мифологии и был вынужден ввести рациональное объяснение, призванное объяснить поведение скифов, которое в противном случае представлялось ему лишенным какого-либо смысла. Персы же были хорошо осведомлены о значении этого образа, иначе один из знаменитых персидских царей Бахрам никогда бы не получил ставшего знаменитым почетного прозвища Бахрам Гур – Бахрам Дикий Осел. Это прозвище указывает на связь осла, пусть и дикого, то есть онагра с царской властью.
Окончание следует.