Старая трасса Военно-Грузинской дороги. Подъем на Гуд-гору. Рисунок из альбома братьев Чернецовых
15 октября исполнилось 211 лет со дня рождения великого русского поэта М.Ю. Лермонтова
Люди издавна знали, что граница Северной Осетии проходила где-то у так называемой Чертовой долины, о которой Михаил Юрьевич Лермонтов упоминает в «Бэле».
Как всегда, перечитывая повесть, мы испытываем истинное наслаждение. Чего стоит такой язык! «Итак, мы спустились с Гуд-горы в Чертову долину... Вот романтическое название! Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными утесами, – не тут-то было: название Чертовой Долины происходит от слова «черта», а не «черт», ибо здесь когда-то была черта Грузии».
Много-много лет назад (это было в 50-х годах XIX столетии) Н. Дункель-Веллинг записал здесь чудесную осетинскую легенду о Гуд-горе. Он очень гордился своей фольклорной находкой, даже не догадываясь, что полутора десятилетиями раньше ее уже слышал и талантливо передал Лермонтов в своем знаменитом «Демоне». Писатель, артист и ученый И. Л. Андроников уже в середине XX века тщательно не только описал, но и сделал киносъемки этих волшебных мест, найдя тропинку в ущелье где-то на 11-м повороте после перевала. Вот где горы совсем настоящие! Вот где узнаешь чисто лермонтовское: «Синие горы Кавказа! Приветствую вас! Вы взлелеяли детство мое, вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю о вас да о небе...»
Да, здесь все узнаваемо: и безымянная речка, что бежит, покрываясь пеной, и «одинокое дерево, ветром, дождями нагнутое», и дымные сакли, и «далекие льдины утесов»... Недаром Михаил Юрьевич называл этот край «жилищем вольности простой», противопоставляя его «стране рабов, стране господ»... Не случайно же из-под его чудесного пера вышли такие шедевры, как «Мцыри», «Спор», «Тамара», «Приветствую тебя, Кавказ седой»...
Конечно же, поэт слышал и чудесные легенды, сложенные в этих местах. Одна из них – о духе, полюбившем земную девушку. Когда-то поэту поведал ее проводник-осетин.
«Давным-давно, – так начинается эта легенда, – на берегу Арагвы, на дне глубокого ущелья, образуемого отвесными горами при спуске с Гуд-горы в Чертову долину, в бедной сакле убогого аула росла, как молодая чинара, красавица Нино. Когда она поднималась на дорогу, купцы останавливали караваны, чтобы полюбоваться красотой девушки. От самого дня рождения Нино ее полюбил Гуда – древний дух окрестных гор. Хотела ли девушка подняться на гору – тропинка незаметно выравнивалась под ее ножкой, и камни покорно складывались в пологую лестницу. Искала ли цветы – Гуда приберегал для нее самые лучшие. Ни один из пяти баранов, принадлежавших отцу Нино, не упал с кручи и не стал добычей злых волков. Нино была царицей гор, над которыми властвовал древний Гуда. Но вот, когда Арагва в пятнадцатый раз со дня рождения девушки превратилась в бешеный мутный поток, Нино стала такой необыкновенной красавицей, что влюбленный Гуда захотел сделаться ради нее смертным. Но девушка полюбила не его, а юного своего соседа Сосико, сына старого Дохтуро. Этот юноша во всем ауле славился силой и ловкостью, неутомимо плясал горский танец и метко стрелял из ружья. Когда Сосико гонялся с ружьем за быстроногою серной, ревнивый Гуда, гневаясь на молодого охотника, заводил его на крутые скалы, неожиданно осыпал его метелью и застилал пропасти густым туманом. Наконец, не в силах терпеть долее муки ревности Гуда накануне свадьбы засыпал саклю влюбленных огромной снежной лавиной и, подвергнув их любовь жестокому испытанию, навсегда разлучил их».
Наименование свое грозный Гуда получил от Гуд-горы. Подле висящего завала Большого Гуда, в Чертовой долине, чаще всего и подстерегали путешествовавших по старой Военно-Грузинской дороге снежные заносы и метели.
Да, Лермонтов знал легенду о любви Гуда и, по-видимому, не случайно перенес действие «Демона» на берега Арагвы. Есть основание полагать, что легенда о любви злого духа к девушке-грузинке обогатила первоначальный сюжет. Безликая монахиня из первой редакции «Демона» превратилась в красавицу Тамару, дочь старого князя Гудала. В новой редакции изменился и жених Тамары – «властитель Синодала», удалой князь. Его, а не ангела, противопоставляет Лермонтов любви демона в поэме. Это изменение сюжета могло быть подсказано ему преданием о ревности горного духа к Сосико, возлюбленному красавицы грузинки.
А сколько наших осетинских писателей использовали замечательные легенды Гудского ущелья. И ведь этих преданий так много! Сека Гадиев, родившийся в этих местах, и его сын Цомак выросли на этом фольклоре и не раз обращались к нему в своем творчестве. Уж кто-кто, а они великолепно знали и легенду об Амране, и сказание о царице Тамаре, и предание о нежной и трогательной любви Азау и Таймураза... Да разве только это?!
Лермонтов, любуясь этими восхитительными местами, вот как описывает их в «Герое нашего времени»: «Направо был утес, налево – пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточек... Казалось, дорога вела в небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все еще поднималась... снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространялось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины. Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли... Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге».
А речки здесь казались серебряными нитями... А гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником... И люди, живущие в этих местах, казались Лермонтову орлами. И ошибаться ему совсем не хотелось... А может, так оно и было?!.
Много-много лет назад (это было в 50-х годах XIX столетии) Н. Дункель-Веллинг записал здесь чудесную осетинскую легенду о Гуд-горе. Он очень гордился своей фольклорной находкой, даже не догадываясь, что полутора десятилетиями раньше ее уже слышал и талантливо передал Лермонтов в своем знаменитом «Демоне». Писатель, артист и ученый И. Л. Андроников уже в середине XX века тщательно не только описал, но и сделал киносъемки этих волшебных мест, найдя тропинку в ущелье где-то на 11-м повороте после перевала. Вот где горы совсем настоящие! Вот где узнаешь чисто лермонтовское: «Синие горы Кавказа! Приветствую вас! Вы взлелеяли детство мое, вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю о вас да о небе...»
Да, здесь все узнаваемо: и безымянная речка, что бежит, покрываясь пеной, и «одинокое дерево, ветром, дождями нагнутое», и дымные сакли, и «далекие льдины утесов»... Недаром Михаил Юрьевич называл этот край «жилищем вольности простой», противопоставляя его «стране рабов, стране господ»... Не случайно же из-под его чудесного пера вышли такие шедевры, как «Мцыри», «Спор», «Тамара», «Приветствую тебя, Кавказ седой»...
Конечно же, поэт слышал и чудесные легенды, сложенные в этих местах. Одна из них – о духе, полюбившем земную девушку. Когда-то поэту поведал ее проводник-осетин.
«Давным-давно, – так начинается эта легенда, – на берегу Арагвы, на дне глубокого ущелья, образуемого отвесными горами при спуске с Гуд-горы в Чертову долину, в бедной сакле убогого аула росла, как молодая чинара, красавица Нино. Когда она поднималась на дорогу, купцы останавливали караваны, чтобы полюбоваться красотой девушки. От самого дня рождения Нино ее полюбил Гуда – древний дух окрестных гор. Хотела ли девушка подняться на гору – тропинка незаметно выравнивалась под ее ножкой, и камни покорно складывались в пологую лестницу. Искала ли цветы – Гуда приберегал для нее самые лучшие. Ни один из пяти баранов, принадлежавших отцу Нино, не упал с кручи и не стал добычей злых волков. Нино была царицей гор, над которыми властвовал древний Гуда. Но вот, когда Арагва в пятнадцатый раз со дня рождения девушки превратилась в бешеный мутный поток, Нино стала такой необыкновенной красавицей, что влюбленный Гуда захотел сделаться ради нее смертным. Но девушка полюбила не его, а юного своего соседа Сосико, сына старого Дохтуро. Этот юноша во всем ауле славился силой и ловкостью, неутомимо плясал горский танец и метко стрелял из ружья. Когда Сосико гонялся с ружьем за быстроногою серной, ревнивый Гуда, гневаясь на молодого охотника, заводил его на крутые скалы, неожиданно осыпал его метелью и застилал пропасти густым туманом. Наконец, не в силах терпеть долее муки ревности Гуда накануне свадьбы засыпал саклю влюбленных огромной снежной лавиной и, подвергнув их любовь жестокому испытанию, навсегда разлучил их».
Наименование свое грозный Гуда получил от Гуд-горы. Подле висящего завала Большого Гуда, в Чертовой долине, чаще всего и подстерегали путешествовавших по старой Военно-Грузинской дороге снежные заносы и метели.
Да, Лермонтов знал легенду о любви Гуда и, по-видимому, не случайно перенес действие «Демона» на берега Арагвы. Есть основание полагать, что легенда о любви злого духа к девушке-грузинке обогатила первоначальный сюжет. Безликая монахиня из первой редакции «Демона» превратилась в красавицу Тамару, дочь старого князя Гудала. В новой редакции изменился и жених Тамары – «властитель Синодала», удалой князь. Его, а не ангела, противопоставляет Лермонтов любви демона в поэме. Это изменение сюжета могло быть подсказано ему преданием о ревности горного духа к Сосико, возлюбленному красавицы грузинки.
А сколько наших осетинских писателей использовали замечательные легенды Гудского ущелья. И ведь этих преданий так много! Сека Гадиев, родившийся в этих местах, и его сын Цомак выросли на этом фольклоре и не раз обращались к нему в своем творчестве. Уж кто-кто, а они великолепно знали и легенду об Амране, и сказание о царице Тамаре, и предание о нежной и трогательной любви Азау и Таймураза... Да разве только это?!
Лермонтов, любуясь этими восхитительными местами, вот как описывает их в «Герое нашего времени»: «Направо был утес, налево – пропасть такая, что целая деревушка осетин, живущих на дне ее, казалась гнездом ласточек... Казалось, дорога вела в небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все еще поднималась... снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространялось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда, и, верно, будет когда-нибудь опять. Тот, кому случалось, как мне, бродить по горам пустынным, и долго-долго всматриваться в их причудливые образы, и жадно глотать животворящий воздух, разлитый в их ущельях, тот, конечно, поймет мое желание передать, рассказать, нарисовать эти волшебные картины. Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все было так ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан, совершенно о нем забыли... Да, и штабс-капитан: в сердцах простых чувство красоты и величия природы сильнее, живее во сто крат, чем в нас, восторженных рассказчиках на словах и на бумаге».
А речки здесь казались серебряными нитями... А гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником... И люди, живущие в этих местах, казались Лермонтову орлами. И ошибаться ему совсем не хотелось... А может, так оно и было?!.
Что он искал в краю далеком…
М.Ю. Лермонтов бывал на Кавказе неоднократно, начиная с детского возраста. В 1825 году бабушка отправила десятилетнего Михаила поправлять здоровье на воды и с тех пор, по признанию самого поэта, горы Кавказа стали для него «священны». В другой раз Лермонтов оказался здесь в 1837 году уже как ссыльный: за скандал вокруг стихотворения «Смерть поэта», посвященного гибели Пушкина, его перевели в драгунский полк, который действовал на Кавказе. Прослужил он там недолго. Но именно в этот период под влиянием новых впечатлений и фольклора Лермонтов создает несколько произведений о Кавказе («Ашик Кериб», «Дары Терека» и другие), начинает писать поэму «Мцыри» и работает над «Демоном», тогда же зарождается замысел романа «Герой нашего времени». Есть мнение, что роман «Герой нашего времени» – один из подробнейших и замечательных путеводителей по Военно-Грузинской дороге, как и по некоторым другим местам кавказского края. В фольклорную основу поэмы «Демон» положена осетинская легенда, а поэмы «Мцыри» – грузинский и осетинский фольклор, утверждал Ираклий Андроников.
В 1840 году за дуэль его вновь отправили в ссылку на Кавказ. На этот раз положение Лермонтова усугублялось личным указанием императора максимально задействовать его в военных операциях. Впрочем, поэт успел сразу отличиться: так, он был участником жестокого сражения на реке Валерик и, по выражению генерала Галафеева, исполнял долг свой «с мужеством и хладнокровием». Именно эту битву Лермонтов запечатлел в своей поэме «Валерик» и нескольких графических набросках. Сохранились серия его картин, выполненных маслом, множество акварелей, рисунки карандашом, пером, сепией. Среди них есть и романтические пейзажи, и батальные сцены, и жанровые зарисовки, и портреты. Наиболее интересны пейзажи, написанные маслом и созданные во время и после первой ссылки на Кавказ.
Как известно, на Кавказе же, в Пятигорске, жизнь Лермонтова трагически оборвалась – на дуэли в 1841 году. Было поэту всего 26 лет.
В начале ХХ века известный общественный деятель Осетии Гаппо Баев писал: «Если к Пушкину горцы питают чувство благодарности и уважения, то Лермонтов сделался для них предметом восторженного культа преклонения и безграничной любви».
Один из самых интересных архивов, посвященных Лермонтову и его пребыванию на Кавказе, долгое время хранился во Владикавказе, в Тенгинском полку. Затем полковник Ракович передал его лермонтоведам. А по инициативе владикавказского профессора Леонида Семенова была создана «Лермонтовская энциклопедия».
В 1840 году за дуэль его вновь отправили в ссылку на Кавказ. На этот раз положение Лермонтова усугублялось личным указанием императора максимально задействовать его в военных операциях. Впрочем, поэт успел сразу отличиться: так, он был участником жестокого сражения на реке Валерик и, по выражению генерала Галафеева, исполнял долг свой «с мужеством и хладнокровием». Именно эту битву Лермонтов запечатлел в своей поэме «Валерик» и нескольких графических набросках. Сохранились серия его картин, выполненных маслом, множество акварелей, рисунки карандашом, пером, сепией. Среди них есть и романтические пейзажи, и батальные сцены, и жанровые зарисовки, и портреты. Наиболее интересны пейзажи, написанные маслом и созданные во время и после первой ссылки на Кавказ.
Как известно, на Кавказе же, в Пятигорске, жизнь Лермонтова трагически оборвалась – на дуэли в 1841 году. Было поэту всего 26 лет.
В начале ХХ века известный общественный деятель Осетии Гаппо Баев писал: «Если к Пушкину горцы питают чувство благодарности и уважения, то Лермонтов сделался для них предметом восторженного культа преклонения и безграничной любви».
Один из самых интересных архивов, посвященных Лермонтову и его пребыванию на Кавказе, долгое время хранился во Владикавказе, в Тенгинском полку. Затем полковник Ракович передал его лермонтоведам. А по инициативе владикавказского профессора Леонида Семенова была создана «Лермонтовская энциклопедия».