ДЗЕРАССА В ОБЛИКЕ ГОЛУБКИ И ДРУГИЕ

Другими словами, формирование стилистических особенностей скифского звериного стиля являлось результатом использования в изобразительном искусстве приемов поэтики, ранее наработанных арийским миром именно в вербальном творчестве (Д. Раевский). Когда же традиция скифского звериного стиля начала постепенно угасать, заключающаяся в нем мифологическая информация сохранилась в устном фольклоре, в той самой среде, из которой он изначально возник, воплотившись в эпоху расцвета скифской культуры в удивительные звериные образы.

В Нартиаде отразились отдельные образы, восходящие к скифскому звериному стилю. Так, канонический образ скифского Костромского оленя в эпосе детально описывается в виде оленя с восемнадцатью отростками рогов (æстдæссион саг), который выступает зоологическим воплощением Ацырухс, дочери Солнца (В. Абаев). Образ крылатого грифона проглядывает в огромном орле, уносящем Урызмага на необитаемый остров, а также в образе и имени крылатого уаига Кандзаргаса (Ю. Дзиццойты). Представления о смертоносных и в то же время порождающих свойствах хтонического начала, заложенные в скифских изображениях свернувшихся хищников, находят отражение в имени нарта Уархага, по сути, тотемного волка, прародителя воинского рода Ахсартаггата. Скифская свернутая в кольцо пантера была переосмыслена в свернутого в кольцо великана. Мотив охоты на зайца убедительным образом был сопоставлен с сюжетом о женитьбе Хамыца (Д. Раевский).

Нартовский эпос сохранил также зоологический код, на котором строился скифский звериный стиль. Господствующая в репертуаре звериного стиля основная триада «птица–копытное–хищник» соотносится с тернарными структурами скифской модели мира. Три основные категории животных отождествляются с тремя уровнями скифской космологии: птицы маркируют небо и верхний мир, копытные животные – мир людей и смертных существ, а хищники (в том числе фантастические) – хтонический мир и стихию смерти (Д. Раевский).

В «мифологическом цикле» эпоса эта картина мира воплощается в образе Мирового древа. В сказании о похищении плодов бессмертья с яблони нартов представлена тернарная картина мира. У подножия яблони находятся воины-близнецы Ахсар и Ахсартаг, которые, по сути, маркируют хтонический уровень и занимают нишу хищника, т.к. они являются сыновьями Уархага, т.е. «Волка». Средний уровень маркирует высокая ограда вокруг яблони, сложенная из оленьих рогов («Бурæфæрныгæн æхгæд уыд галуан-гæрæн йæ дыргъдоны алыварс саджы сыкъатæй»), что, безусловно, выступает символом парнокопытного животного. Верхний уровень композиции маркирует красавица Дзерасса в облике голубки, прилетающей на яблоню за спелыми плодами. Хорошей тому иллюстрацией служит серебряная ваза из кургана Чертомлык, на которой нижний уровень украшают две львиные головы, средний украшает голова коня, а верхний – две птицы на кроне стилизованного дерева. Другим примером является золотая пектораль из Толстой Могилы, где в нижнем ярусе изображены хищные звери и сцены терзания, над ними – мирно пасущиеся парнокопытные, а на концах верхнего яруса, в самой высокой точке фриза, изображены две птицы. Аналогичная идея читается в декоре тыльной стороны царского головного убора из кургана Иссык, с изображениями барсов, туров и птиц.

Триада «птица–копытное–хищник» ясно проглядывает в мотиве трех сторожей, охраняющих табуны, которые намеревается угнать нартовский юный герой. Первым сторожем выступает хищная птица – ястреб с железным клювом, вторым – волк с железной пастью, третьим – жеребец с железной мордой. Наиболее ярко этот мотив звучит в сказании «Безымянный сын Урузмага», в котором тройка прирученных животных помогает герою одолеть трех сторожей табунов («Терк-Туркæн та сæ рæгъауæн уыдис æфсæн уырс хъарагъул, æфсæндзых бирæгътæ дыууæ, æмæ тугдзых хъæрццыгъатæ дыууæ»). Перед тем как ускакать на своем коне в поход, юноша просит у отца его двух соколов и двух гончих собак («...мын ратт дæ дыууæ хъæрццыгъайы æмæ дæ дыууæ егары»). Сначала на юношу с его звериной свитой налетели ястребы Терк-Турков, тогда юноша пустил против них ястребов своего отца. «…Ястребы сцепились друг с другом в ожесточенной схватке, ястребы юноши одолели сторожей, убили их» («...Хъæрццыгъатæ кæрæдзийыл сæхи ныццавтой, фæтыхджындæр сты лæппуйы хъæрццыгъатæ, амардтой сæ»). Следом нападают волки с железными пастями, на которых юноша спускает отцовских гончих собак («...Ауагъта та сæм егæртты, æмæ та сыл стыхджын сты егæрттæ, аргæвстой та сæ»). Последними вступают в схватку конь юноши и железный жеребец.

Сказание «Смерть Батрадза» содержит сюжет о том, как герой преследует Колесо Балсага, чтобы отомстить за смерть Сослана. Во время этой погони оба персонажа превращаются в различных животных и птиц. Сперва враг превращается в кабана (хъæддаг хуы) и скрывается в тростниковых зарослях, но герой оборачивается в барса («Батрадз та йæхи франк фестын кодта») и преследует его, заставив вновь перевоплотиться, в этот раз в тетерева (хæддаг карк), но преследующий его герой превращается в орла («Цæргæс дын йæхи уый фестын кодта»). Наконец, герою приходится превратиться в быка-бугая («Батрадз дæр та дын уæныг куы фестад») для того, чтобы обнаружить врага, спрятавшегося на кладбище.

В Нартиаде четко прослеживается и ассоциация основной триады скифского звериного стиля с трехфункциональной системой сословно-кастовой организации социума. Мотив общеродовых животных встречается в сказании «Батрадз и Черноморский князь», вошедшем в сборник, подготовленный нартоведом К. Гутиевым. Его ценность в том, что данный мотив указывает на связь трех зоологических групп не только с уровнями мироздания, но и с тремя социальными функциями идеального индоевропейского общества.

Черноморский князь-великан нападает на нартов, за которых решает заступиться юный герой. Для схватки с врагом он просит нартов собрать целый сонм необычных животных. «Нарты привели Пегого коня Урызмага, осла Бораевых, Бодзо-козла, петуха Ацаевых, Силама Ахсартаговых, кошку Сослана» («Нартæ `рбакодтой Уырызмæджы хъулоны, Борæты хæрæджы, Бодзо-цæуы, Ацæты уасæджы, ’Хсæртæггаты Силæмы, Сосланы гæдыйы»). Среди перечисленных наибольший интерес представляют три животных, принадлежащих нартовским родам: осел Бораевых (парнокопытное), петух Ацаевых (птица) и собака Силам Ахсартаговых (хищник).

Воинственный род Ахсартаггата ассоциируется с родоначальником всех собак Силамом. Этимология имени Силæм и некоторые эпизоды, связанные с этой мифической собакой, позволяют проводить параллели с собакой Сарамой (санскр. Sarāma), принадлежащей древнеиндийскому воинственному богу Индре (Г. Бейли).

Общеродовым животным богатого и многолюдного рода Бората, за которым закрепилась хозяйственная функция, выступает парнокопытное животное: «Бораевский осел» (Борæты хæрæг). По всей видимости, этот образ коренится в общеиранской традиции и восходит к тому же прообразу, что и авестийский трехногий осел Хара. Зороастрийцы считали, Хара кричит когда «у полезных животных начинается брачный период, и их самки зачинают детенышей». Идентичные представления, связанные с плодородием и браком, встречаются и в Нартовских сказаниях. Важную обрядовую роль играет этот осел в сюжете о женитьбе Урызмага и Шатáны, восходящем к мифу о первой человеческой паре (Т. Салбиев).

Род Ацата владеет чудесной птицей, которая каждое утро будит все три квартала нартов («Уый æнæхъæн нарты ’ртæ сыхы иу уастæн райхъал кæны»). В рассматриваемом сказании это «петух Ацата» (Ацæты уасæг). Примечательно, что род Ацата выполняет в нартовском обществе роль жрецов-брахманов (Ю. Дзиццойты). Его авестийским аналогом является священный петух Пародарш, который своим криком освобождает праведных зороастрийцев от демона утренней лени.

Таким образом, в осетинской Нартиаде сохранились не только следы основной триады «птица–копытное–хищник», на которой строился скифский звериный стиль, но и материал, позволяющий реконструировать для идеологии скифов «зоологический код», ассоциирующий носителей трех социальных функций с зоологическими образами: птиц со жрецами, хищных животных с воинами, парнокопытных – с общинниками, производителями материальных благ.