В V веке до нашей эры он заметил у скифов следующий обычай: "Ежегодно по разу каждый начальник в своей области приготовляет чашу вина, из которой пьют все скифы, которые умертвили врагов, которым же не удалось это сделать, не вкушают этого вина и как обесчесченные садятся отдельно, это для них величайший позор. Напротив, те из них, которым удалось убить очень много врагов, получают по две чаши и пьют из обеих разом". Древнеримский географ Помпоний Мела также подчеркивал, что поднесение одновременно двух чаш у скифов "считается особенной почестью". У аланов культ чаши также был высоко развит, выявлено даже его воздействие на западноевропейскую мифологию. В частности, версия о прямой связи святого Грааля и нартовской Уацамонгæ убедительно представлена в новейших исследованиях американских ученых С.К. Литлтона и Л.А. Малкор. Как известно, в период раннего средневековья Франция была территорией расселения аланов, и легенда о святом кубке действительно могла быть создана под серьезным влиянием аланской культуры.

Кады нуазæн является одним из самых ярких, символически осмысленных, зрелищных и стойких обычаев, отчетливо сохранившихся в этногенетических процессах алано-осетинской преемственности. Об исключительном значении почетной чаши в культуре поклонения и общения предков осетин свидетельствуют мифы о высшем ее происхождении – чаша для молений в числе трех золотых божественных даров была получена с неба. Культовое содержание кады нуазæн запечатлено в образе эпической чаши Уацамонгæ. В осетинской Нартиаде она предстает как большая семиярусная пиршественная чаша, наделенная многими чудесными свойствами, главным из которых является умение распознавать героев и воздавать им почести, самостоятельно поднимаясь к их устам. Своей величайшей наградой чудесная чаша одаривает лучших из мужей даже в случае их скромного молчания, как в эпизоде с нартом Батрадзом. Если же кому-то вздумается понапрасну хвалиться своей доблестью, подвигами и другими славными, но выдуманными делами, чаша тотчас же разоблачит лжеца, не двигаясь со своего места. Напитки, наполняющие Уацамонгæ, разнообразны, неиссякаемы и благородны. Едва ли к ним можно причислить араку, по преданию, она считается изобретением нечистой силы.

Несмотря на то, что кады нуазæн сформировался в условиях военно-дружинного быта и доминирования воинских ценностей, этот способ социального поощрения сохранился и много позже. Им стали удостаивать не только за боевую доблесть, но и за многие другие благие для общества дела и достижения. В эпосе почетной чашей чествуют и за личные качества, признанные лучшими: сдержанность в еде, питье и агрессивных эмоциях, готовность вступиться за того, кто обратился за помощью, справедливость и щедрость, ум и сообразительность, примененные для общей пользы, уважительное отношение к женщинам. Почетной чаши удостаивались также и те, в чьих семьях выросло достойное потомство, есть примерные женщины, праведно соблюдаются обычаи (гостеприимства и пр.). Однако обычай кады нуазæн и соответствующие ему моральные ценности сохранились у осетин не только в эпических повествованиях, но и в конкретной этнографической реальности. Так, полное присутствие "геродотовой" чаши заметил у осетин Всеволод Миллер – один из первых ученых, вложивших существенную часть своего таланта в комплексное исследование культуры нашего народа. Он писал: "Некоторые черты скифского быта очень близки к отдельным сюжетам осетинского быта нартовского эпоса, а также старинным осетинским обычаям. Так, пиршественная чаша, из которой пили доблестные юноши, практически характерна как для скифов, так и для осетин". И действительно преподнесение почетного бокала всегда расценивалось как высшая честь, опасение лишиться ее было настолько велико, что реально могло оградить человека от осуждаемых поступков и речей.

К числу лиц, достойных кады нуазæн, относились видные представители народа, мужчины, отличившиеся благородными поступками, молодые победители в народных играх-состязаниях, а также сказители, певцы и др. Почетным бокалом обязательно наделялся гость в знак особого уважения. Ему торжественно подавали нуазæн сразу после первых обязательных трех тостов – молитвословий. Если гостей было несколько, почетный бокал принимал старший из них, он же должен был совершить все ответные действия.

В осетинской культуре высоким правом преподнесения кады нуазæн обладали и женщины, чаще всего старшая – æфсин (хозяйка), а также невестки пировали дома. В определенных случаях в обрядах, связанных с нуазæн, принимали участие и девушки. К примеру, на рубеже XIX–XX вв. Б.М. Каргиев сделал следующие наблюдения: "Для танцующей молодежи несут почетный бокал и бедренную кость с мясом. Гости останавливаются с краю и с бокалом в руке один из них благодарит собравшуюся молодежь за внимание, и бокал передают одной из девушек, дабы подчеркнуть более почетное положение женщины. Девушка принимает бокал и передает его более отдаленному, т.е. менее знакомому ей гостю хозяев. Тот благодарит девушку и гостей, принесших бокал, и после этого пьет его". Показателен сам факт наделения женщины почетным бокалом, по правилам приличия она должна передать его одному из уважаемых мужчин, а тот – уже осушить. Не принять нуазён либо не испить его до конца неприемлемо, поскольку может посчитаться серьезным оскорблением.

Как неотъемлемый элемент традиционного застолья нуазæн имел огромное значение не только в системе демонстрации почестей, но и в некоторых других обрядово-культовых и социальных практиках народной осетинской жизни. Действа, связанные с чашей, относятся к самым ранним культурным архетипам осетин, но понимание ее древнейшей, ритуально-магической сущности сохраняется до сих пор. Как в свое время справедливо заметил осетинский этнограф Вилен Уарзиати, "особенностью ритуальных возлияний было непременное заполнение сосуда. Полная чаша представляла собой символ всех обрядов и идей, связанных с плодородием, богатством и изобилием". Но не только изобилия (бæркад) ожидали люди от чудесных свойств чаши. В ритуале "круговая чаша" своей магической силой призвана была обеспечить некогда актуальный для воинов сакральный щит для соратников, причащавшихся из общей чаши. По традиционным убеждениям, чаша, из которой с молитвой и образовав круг, отпивали мужчины (начиная от старшего и далее в строгой последовательности), испрашивала для них общую несокрушимую силу и непроницаемую высшую защиту.

В осетинском традиционном быту этот ритуал был запечатлен в своей абсолютной архаической чистоте. В 1871 году В.Б. Пфаф представил его в полной достоверности – повествуя о традиционных пирах осетин и называя их рыцарскими, исследователь указал, что кубок "безостановочно, при многочисленных тостах обходил вокруг стола". Об этом древнейшем воинском ритуале, сохранившемся у осетин, мы можем найти сведения и в работах В.Ф. Миллера: "Поднимая стакан, осетин, знающий этикет, снимает папаху и начинает произносить разные пожелания и благословения всяких дзуаров – Уастырджи, Уацилла и Рекома. Все присутствующие обнажают головы и повторяют: "Омен". Затем наливают следующему по иерархической лестнице, и это продолжается, покуда кувшин не опустеет". Как следует из цитаты, чаша, с молитвой пущенная по кругу самым старшим, совершает полный оборот – спускается по иерархической (возрастной) лестнице к самому младшему, затем вновь восходит к старшему. Круг присутствующих таким образом ритуально замыкается, что соответствует идее сакрального единения участников действа. Возможность войти в упомянутый ритуальный "круг" дана только тем, кто обладает определенным статусом, доказательства чему мы можем найти у Максима Ковалевского. Он заметил, что с теми, кто так или иначе опорочил себя в общественном мнении, "сидеть за одним столом или пить из одной чашки никто не согласится" (1890 г.) Ученый уточнил, что по народным убеждениям, это настолько тяжкое наказание, что изгою "не остается иного исхода, как покинуть родину".

Напоминанием об этой традиции пирующих воинов является отдельный и очень важный этап традиционного осетинского застолья, свято хранимый и сейчас, – это специальное обращение первого старшего, то есть руководителя застолья, к младшим, оно неизменно должно сопровождаться передачей почетного бокала-нуазæн. В прежние времена это было определенным кредитом доверия общества своей молодежи, а также сильнейшей мотивацией для нее. К началу XX века относятся следующие наблюдения Б.М. Каргиева: "До того, пока младшие не встают из-за стола на танцы, для молодежи посылаются почетные бокалы". Один из присутствующей на празднике молодежи должен принять почетные подношения. Это обязывает его выступить со словами благодарности от имени всех своих сверстников. Позже, с разрешения старших, младшие подносят им ответные почетные бокалы.

По народному этикету, наделение почетной чашей сопровождается церемониалом, который в 1892 году заметил у осетин барон Август фон Гакстгаузен: "Наполненный вновь бокал передается соседу, когда первый выпил и при этом произнес слова. Пока один пьет, другие поют старинную застольную песню и бьют в ладоши, пока пьющий не опорожнит бокал". В этом эпизоде также совершенно отчетливо угадываются элементы круговой чаши.

Особенное значение нуазæн сохраняется в любом традиционном застолье осетин – праздничном и поминальном. До сих пор не утрачены строгая официозность и насыщенный символизм первой молитвы старшего застолья, бокал в его руках по-прежнему несет ритуальный смысл. Кады нуазæн не лишился ни одной из функций, свойственных предкам осетин, он – важная часть традиционного этикета народа. Создание молитвенных чаш также остается уникальным народным творчеством. Двуручные чаши и бокалы на ножке изготовлялись из дерева. Интересно наблюдение А. Гакстгаузена, сделанное им об осетинах в 1857 году: "Для питья они употребляют рога… кроме того, к крайнему моему удивлению, употребляемые в северной Германии деревянные кружки, а в торжественном случае – бокалы, формы, с древних времен известной в Германии". В средневековых аланских погребениях и подземных склепах были обнаружены также и стеклянные сосуды.

В современной обыденной среде нередко встречаются суждения о том, что некоторые застольные традиции осетин стимулируют алкогольные излишества. В этой связи приведем некоторые свидетельства о традиционных нормах употребления напитков. С. В. Кокиев в 1885 году писал: "Не напиваются, потому что это считается в общественном мнении величайшим пороком. Между осетинами много вовсе непьющих". Не способствовал вольному употреблению спиртного и уже упомянутый выше церемониал, в 1879 году его так увидел А. Л. Зиссерман: "Молодежь должна прислуживать, поднося рог, хлопать в ладоши и петь до тех пор пока рог не будет осушен". По застольному обычаю, свободного доступа к алкоголю у пировавших просто не могло быть, его получали только из рук обслуживающего (уырдыглæууæг) и в ограниченном количестве, равном произнесенным молитвословиям. Количество тостов также было строго определено, выходить за их пределы было невозможно. Результат действия традиций был замечен Ф. Красильниковым: "Никаких непристойных разговоров за столом не полагается". И, конечно же, умеренность в еде и питие как большое благо фиксируются в эпических сюжетах: "Слава о нартах тогда разошлась широко, когда … оберегали они себя от хмельных напитков". Едва ли причины какого-либо вида социального неблагополучия стоит искать в мире осетинских традиций, в том числе и застольных.

В целом осетинский кады нуазæн имеет древнейшие индоиранские корни. Этот важный элемент духовной культуры аланов связан с зафиксированным в "Авесте" почитанием хаомы – обожествленного напитка, используемого исключительно для религиозных ритуалов. Отметим, что в том же смысловом назначении хаома соответствует индийской соме и древним ведийским культам.