А приснилось мне, будто в выходящем завтра номере газеты клише расставили не там, где им следовало быть.

Непосвященным в технологические премудрости газетного производства, возможно, и не понять, о чем речь. Дело в том, что сейчас предпечатная подготовка газеты, как и других средств массовой информации, проводится на компьютерах – сидит себе верстальщик за компьютером в удобном кабинете и один делает то, что в мою бытность ответственным секретарем газеты "Социалистическая Осетия" (а было это в 80-е годы минувшего века) делали до десятка людей в нескольких огромных цехах типографии. В те времена, вплоть до появления компьютерных технологий, тексты материалов, которые шли в очередной номер газеты, набирали на линотипе. Был такой наборный агрегат, на котором строки с машинописных листков превращались в свинцовые, и их уже на монтажном верстаке складывали таким образом, каким их читатель потом лицезрел на газетных полосах. Фотографии, которые появлялись на страницах газеты, тоже – отдельно – переводились на свинцовые пластинки, просто клали на положенное им на газетной полосе место. Собранной в монтажной рамке "свинцовой" газетой делали оттиски на бумагу, чтобы корректоры считывали тексты. И вот на время, пока "тискали" полосы, клише откладывали в сторону, чтобы тискальная машинка случайно не сдвинула их на текстовый набор и не повредила его. И только перед отправкой "свинцовых" полос в цех изготовления форм для печати их расставляли по местам.

В той суете, в которой зачастую происходило подписание газеты "в свет", а происходило это, как правило, часов в 10–12 ночи, немудрено было перепутать месторасположение клише, что, хоть и редко, но случалось. Ничего трагического вроде и не происходило, но для нас, ответственных за выпуск газеты, это было крайне болезненно...

Так вот проснулся я и с ужасом стал вспоминать, как же мы все-таки расставили эти клише. Ничего не мог вспомнить. Что делать? Ведь не смогу уже заснуть... Сотовых телефонов тогда и в помине не было. И простого вида связи в цехе не было. Надо ехать в типографию. Но как?! Тогда и такси нельзя было вызвать, как сегодня. Словом, разбудил среди ночи соседа, у которого была машина.

Приехали мы в типографию, а там только-только изготовили формы и уже собирались печатать тираж. Просмотрел я полосы и пришел в себя: все было на месте. Начальник смены Владимир Муриев (царствие ему небесное...) понял меня, но сказал, что, мол, ты же знаешь, предварительно я внимательно просматриваю полосы.

Все это время и сосед мой тоже находился в цехе: смотрел, что и как делается, временами какая-то непонятная мимика появлялась на его лице...

Когда возвращались домой, он почему-то поехал не той дорогой. Я не стал спрашивать, почему: могут же быть у человека какие-то свои дела. Но когда остановились у ворот общеизвестного в Осетии медицинского заведения за Гизельским кругом (то бишь – психиатрической больницы), я недоуменно спросил:

– Это куда же мы приехали?!.

– А туда, куда ты и твои коллеги скоро угодите с вашей работой!..

Посмеялись. И уже по дороге он с каким-то невероятно приятным мне уважением сказал:

– Это надо же!.. А я-то думал, написали статьи, и газета готова! А тут сколько мороки и нервотрепки. И как только вы это выдерживаете?! Теперь я совсем по-другому буду относиться к газете... С уважением.

А если бы он знал еще и то, что нередкими были и случаи, когда в типографию буквально перед подписанием газеты "в печать" заявлялся кто-то из журналистов с тем, чтобы какую-то фразу в своей статье подправить. А это иногда означало, что работа задержится еще на какое-то время. Но никто из типографских не роптал – понимали, что это не блажь, а элементарное чувство ответственности, с которым не считаться никак нельзя!.. И этим мы жили, как говорится, и во сне и наяву.

А что касается моего ночного "пожарного" вояжа в типографию, то кто-то, возможно, скажет, мол, делов-то! Действительно чего убиваться? Ну, перепутал клише или не так фразу написал, ну пожурят или выговор влепят. К сожалению, именно так рассуждают многие сегодня, на все огрехи и промахи, вместо взыскательной самооценки, смотрят, мол, с кем не бывает, не такое сходило с рук. А тогда такое безалаберное отношение к делу было просто неприемлемо! И не из-за боязни "схлопотать" выговор или еще какое-то другое наказание – просто из-за запредельного чувства ответственности.

Потому могу заверить вас, дорогие мои читатели, что журналистика тех лет в своей содержательности все же была более нравственной, наше слово в обществе воспринималось с большим доверием. Да и со стороны властей предержащих отношение к нему было куда более уважительным.

Испорченный праздник

Приведу пример. В одной из сельских школ Пригородного района случилась неприглядная история: первого сентября с первого же урока из класса выставили первоклассника, потому что у него в документах что-то не так было оформлено. Как бы то ни было, но мальчишке испортили праздник, которого он так ждал. В расстроенных чувствах побежал домой, а там никого нет, все закрыто. И он полез через забор, но сорвался. Сильно не побился, но ушибся.

Родители, естественно, пожаловались, но в школе их претензии попросту проигнорировали, а уж об извинениях и речи не было. Тогда они обратились в редакцию нашей газеты. Журналист Борис Гуриев (к великой скорби, и его уже нет в живых) оперативно разобрался во всем и подготовил статью прямо в номер. Руководители школы попытались отговорить его, но Борис не стал поступаться принципами справедливости. И тогда те ринулись к "своим" в обкоме партии. Там нашлись у них защитники в лице секретаря по идеологии. От его имени из отдела агитации и пропаганды стали названивать в редакцию, мол, отложите публикацию до выяснения всех обстоятельств. На наш вопрос, это какие еще обстоятельства требуют выяснения, вразумительного ответа не получили. Звонков было не менее пяти, а редактора на тот момент на месте не оказалось (он как раз подписал материал и уехал по каким-то редакционным делам). Вот и пришлось "отдуваться" мне и автору. И когда обкомовцы вконец достали нас настойчивыми своими "просьбами", я сказал, чтобы прислали письменное распоряжение. Чего, естественно, делать никто не стал... Лишь сказали, мол, разве распоряжения секретаря обкома недостаточно?.. На это я ответил, что устного – нет.

Почему я затребовал письменное распоряжение? А вот почему. В день выхода номера газеты с этой статьей рано утром в обкоме провели совещание, и первый секретарь обкома свое выступление начал с того, что... похвалил редакцию за эту публикацию – за оперативность, за гражданскую принципиальность и т.п. И в этот момент восседавший тоже в президиуме секретарь обкома, так страстно желавший повременить с публикацией, повернулся к сидевшему за ним редактору (а тогда им был Иван Петрович Ефименко) и "вдохновенно", будто не он был против той же статьи, стал пожимать ему руку: "Молодцы!.. Молодцы!.." Теперь поняли, к чему потребовалось мне письменное распоряжение? Если бы мы отложили материал, то в случае чего тот же секретарь, как бы я ни ссылался на его устное "пожелание", простодушно ответствовал бы, мол, Сакиев меня неправильно понял. Такое бывало с ним. А работница обкома, которая и названивала мне, потом сказала, что тоже поняла, почему я настаивал на "письменном варианте".

Конечно, этот инцидент мог дорого мне обойтись – кому доводилось общаться с тогдашними партийными боссами, прекрасно помнят, что означало не подчиниться воле кого-то из них, тем более – секретаря обкома партии, в чьем ведении находилась вся идеология, в том числе и пресса. Впрочем, для меня та моя дерзость вкупе с другими "проступками" подобного рода – все же не раз потом аукнулась разного рода кознями, которые тот же партийный чиновник еще как строил мне при любой возможности.

Но это не столь важно. Важно то, что слово наше журналистское звучало ответственно, и с нами считались, мы имели в обществе влияние. Журналистов того времени часто представляют какими-то подневольными ремесленниками, действовавшими исключительно по указке "сверху". Это абсолютно неверное представление. Да, было и такое, что в определенной степени что-то делалось "в свете решений партии и правительства". Но даже в те неоднозначные времена журналистика для тех, кто в ней трудился, была интересным делом. Как верно заметил кто-то из коллег, журналистика – это прежде всего человеческие качества журналиста, личности, гражданина. Кстати, относительно нашей профессии в советские времена, он же, далеко не поклонник того периода отечественной истории, сказал, что еще со времен СССР в эту профессию шли те, кто был неравнодушен к людям и к жизни, личности яркие, которые искренне желали улучшить мир. Вот такими замечательными профессиональными и просто человеческими качествами отличались тогдашние журналисты.

Наставники

А вот то, что истинно творцами доброго и разумного были как раз те, кто работал в редакции "Социалистической Осетии", могу подтвердить.

В начале шестидесятых меня за отличную учебу и активную общественную работу (был председателем совета пионерского отряда класса) премировали путевкой во всесоюзный пионерлагерь "Артек". По возвращении домой решил – правда, и не помню, с какой стати, написать о своих впечатлениях в газету "Социалистическая Осетия". И к моей великой радости, заметку опубликовали! Было это в 1961 году. И поехало-понеслось! Я стал все чаще писать – причем и в "Социалистическую Осетию", и в "Растдзинад", и в "Молодой коммунист". Что-то из написанного мной публиковали, а что-то не подходило. И – заметьте – по каждому моему неопубликованному опусу я из редакций получал весьма доброжелательные письма с объяснением: что в моих заметках не так. Поскольку речь о газете "Социалистическая Осетия", то из ее редакции такие письма я получал от Евгении Ротовой, Юрия Семибратова, Николая Тменова, Николая Куракина, Константина Давыдова, Ирины Гуржибековой... – всех не перечислишь. Было ли обидно за "отвергнутое"? Ничуть! Потому что эти письма были настолько доброжелательными, что я их перечитывал, старался учесть все замечания, то есть это было отличной школой и наставничеством. Еще долгие годы хранились они у меня в семейном архиве...

И разве вот такое отношение маститых журналистов к "зеленому" селькору не свидетельство того, что эти люди действительно сеяли доброе и разумное?! Лично я у них перенял вот это свойство – помогать тем, кто нуждается в твоем содействии, причем в максимально возможной степени.

А в моей журналистской судьбе суждено было случиться тому, что, годы спустя, довелось работать с многими из этих людей. И считаю это счастливой вехой в своей жизни. И добротой, которой они окружали меня, теперь и я стараюсь одаривать тех, кто идет в нашу профессию. Это, считаю, и есть мой не только профессиональный, но и просто человеческий долг.