Надо отметить, что пьеса Бертольда Брехта "Кавказский меловой круг", написанная в 1945 году, является как одним из самых значительных творений немецкого драматурга, так и, пожалуй, самым сложным для постановки. В ней в полной мере воплотились принципы разработанного Брехтом "эпического театра", предполагавшего противопоставление психологическому театру, театру переживания. Возможно, именно поэтому количество действительно удачных спектаклей по этой пьесе можно пересчитать по пальцам одной руки. Соединение эпоса и драматургии, библейского сюжета, притчевости и политической сатиры – с этим набором не всякий режиссер сможет совладать, и, надо сказать, Никите Кобелеву это удалось в полной мере.

Действие пьесы происходит в феодальной Грузии, раздробленной и утонувшей в крови междоусобных войн. Среди беженцев и солдат, грабежей и насилия оказывается главная героиня – судомойка Груше с чужим ребенком, сыном губернатора, которого родная мать в суматохе бегства из охваченного войной города забыла на руках у служанки, а та в свою очередь поспешила избавиться от опасного младенца, за которым объявлена охота. Таким образом, единственным человеком, кто не смог пройти мимо беспомощного ребенка, оказалась хрупкая, наивная девушка. Такая же беспомощная, как и сам младенец. Скитания героини, ее упрямая борьба за жизнь ее собственную и ребенка разворачивают перед нами эпическую картину человеческой подлости, лицемерия и озверения мира. И единственным спасением в этом мире оказывается милосердие. Но спасением ли?

Многие годы чуть ли не эталонной считалась постановка "мелового круга" Роберта Стуруа, осуществленная им в 1974 году в Тбилисском театре им. Ш. Руставели. Стуруа, разворачивая эпическую брехтовскую драму, погружает ее в грузинский колорит, наделяя народным характером и сводя акценты к библейской притче двух матерей, делящих одного ребенка. Театр Маяковского идет по другому пути, поднимая историю судомойки Груше до наднациональной и вневременной притчи. Смещая привычные акценты, Никита Кобелев рассказывает историю о жертвенности. Жертвенности постоянной и ежеминутной. Своим спектаклем он ставит вопрос о том, почему милосердие, эта безусловная особенность человека разумного, в нашем жестоком мире оказывается чуть ли не самым наказуемым деянием, платой за которое является страдание. Страдания Груше и приемного мальчика, ищущих сочувствия и приюта у всякого встречного и не находящих его даже у родных людей, подобны путешествию в пучины ада, разворачивающего перед нами свои круги лицемерия и черствости.

В таких условиях на роскошь милосердия и даже обычного человеческого сострадания оказывается способен только герой, наделенный внутренним стержнем, силой, которую не способна сломить вся неправедность окружающего мира. Именно такой оказывается Груше. Именно такой – сильной, жертвенной, но в то же время беззащитной – играет ее великолепная Юлия Соломатина. Но вопрос о плате за человечность и милосердие повисает в воздухе. И даже пройдоха – судья Аздак, блистательно сыгранный Игорем Костолевским, не способен ответить на него, хоть и присуждает, подобно библейскому Соломону, ребенка приемной матери, справедливо считая, что достаться он должен той, от кого больше толку.

Горьким намеком на ответ становится сцена, в которой подросший Михаил играет с деревенскими детьми в казнь. Дети – марионетки, управляемые актерами, распределяя роли палачей и жертв, впервые позволяют мальчику стать палачом, и тот бьет саблей наотмашь, с удовольствием превращая себя тем самым из человека в такую же марионетку, которую позже будут делить на суде Аздака. Эта сцена во многом дает ключ к пониманию спектакля, показывая цикл жизни, продолжающийся бег этого мира, который с завидной регулярностью раскручивает маховик войны и уничтожения, зацикливая собственное существование, подобно меловому кругу.

Особого упоминания заслуживает весь актерский ансамбль. Если в первом отделении мы с замиранием сердца следим за приключениями героини Юлии Соломатиной, а второе – по сути, бенефис Игоря Костолевского, то связующим звеном между ними по праву можно назвать рассказчика, блистательно сыгранного Сергеем Рубеко, который по всем законам брехтовского "эпического театра" является для зрителя проводником в мир спектакля. Появление на сцене Ольги Прокофьевой в роли ушлой крестьянки, которая обманом женила своего якобы умирающего сына на Груше, добавило в спектакль особый шарм и нотки кавказского колорита, подкрепленные изумительным музыкальным сопровождением в исполнении квартета "Круглый бенд". Спектакль удивительным образом объединил огромную команду разновозрастных актеров театра Маяковского, каждый из которых занял в нем свое место.

Сценография спектакля также удивительна и нова. Декорации, исполненные художником Михаилом Краменко, довольно условны, что также отсылает нас к брехтовским традициям, и представляют собой конструкции, расположенные на разных уровнях. Подобное необычное художественное решение вдруг рождает многогранность и придает смысловую наполненность перемещениям актеров, где даже условное пространство, то и дело меняющееся в зависимости от действия и воображения зрителя, предстает абсолютно кинематографичным и правдивым. Это сочетание условности и в то же время внутренней ежесекундной достоверности присуще и работе художника по костюмам Марии Даниловой, которой удалось в равной степени расставить национальные акценты и передать в цветовом решении спектакля зашифрованные смыслы, отсылающие нас к историческим событиям прошлого.

Владикавказ как город, исторически имеющий глубокие театральные корни, по достоинству оценил постановку, провожая актеров овациями. Единственное сожаление, высказанное зрителями и горожанами, было в том, что спектакль был дан лишь один раз, и попасть на него было крайне сложно. Что ж, будем надеяться, что мы еще увидим эту замечательную постановку на сценах владикавказских театров. А пока: браво, Маяковка!