В первую очередь это касается такой значимой пиршественной церемонии, как подношение почетного бокала – нуазæн – и почетной доли – хай – в качестве выражения общественного признания. Значение "нуазæн" в традиционном укладе осетин и их исторических предков достаточно хорошо исследовано учеными. Однако не менее глубокие культурно-исторические корни и весьма насыщенный обрядово-ритуальный смысл имеет и другое действо, о нем и пойдет речь.

Наделение "долей" ("хай") можно считать реликтовым элементом этнической культуры осетин, поскольку оно восходит к обычаю сидения на бычьей шкуре, распространенному в среде их североиранских предков, в том числе и аланов. Этнографическая реальность осетин хранит явственные следы этого обычая, они зафиксированы в некоторых фразеологизмах и обрядах, но отчетливее всего – в особенностях традиционного застолья. "Сидение на бычьей шкуре" подробно описано Лукианом Самосатским, повествующим от имени скифа Токсарида: "Обычай садиться на шкуру заключается у нас в следующем: если кто-нибудь, потерпев от другого обиду, захочет отомстить за нее, но увидит, что он сам по себе недостаточно силен для этого, то он приносит в жертву быка, разрезает на куски его мясо и варит, а сам, разостлав на земле шкуру, садится на нее, заложив руки назад, подобно тем, кто связан по локтям. Это считается у нас самою сильною мольбой. Родственники сидящего и вообще желающие подходят, берут каждый по части мяса и, вставши правою ногою на шкуру, обещают сообразно со своими средствами один доставить бесплатно пятерых всадников на своих харчах, другой – десятерых, третий – еще больше, а самый бедный – только себя. Таким образом, иногда у шкуры собирается большая толпа, и такое войско держится очень крепко и для врагов непобедимо, как связанное клятвою, ибо выступление на шкуру равносильно клятве".

Именно в этом смысловом поле можно найти объяснение достаточно необычной осетинской словесной формулировке "клятву ем" ("ард хæрын") в ситуации принесения присяги. Этот древнейший обычай повлиял на осмысление церемониальной совместной трапезы как своеобразной клятвы боевого единства и взаимовыручки. Но не только. Понимание смысла обычая сидения на шкуре проливает свет и на символику опеки и покровительства, зафиксированную в древней обрядово-ритуальной практике осетин. Обратимся к примерам: в случае гибели в какой-либо семье всех мужчин в результате кровной мести или по иной причине женщины могли обратиться с просьбой о заступничестве к обществу. Для этого они готовили ритуальное угощение (чаще всего оно состояло из трех пирогов и чаши с пивом) и выносили его на место мужского собрания – ныхас. Смысл подобного подношения был однозначным, он адекватно "читался" всеми присутствовавшими. Просьба о помощи считалась принятой, если кто-либо из мужчин отведывал угощение хотя бы условно, как это передано в одном из старинных архивных текстов: "Кнут в пиве обмакнул и к губам приложил". Подобными символическими действиями мужчина брал на себя реальную ответственность за осиротевший дом, вплоть до исполнения обычая кровомщения. Он делал это согласно древней традиции и в соответствии с идеологией, сформировавшейся у предков осетин. Для них отвергнуть просьбу о помощи было невозможно, поскольку отказ "профессионального" воина в мольбе о покровительстве означал бы отступление от кодекса чести "л¸гдзинад", что было бы сравнимо с актом добровольного гражданского самоуничижения.

В эпосе зафиксирован установленный также и речевой шаблон для обращения к рыцарю: "Эй, нарт Сослан, я тебе поручаю мою жизнь". Информативно и продолжение сюжета, в котором воин, поставленный в крайне стрессовую ситуацию (в опасности находится его мать), все же не решается нарушить свой воинский/мужской долг: "Торопился нарт Сослан на помощь к матери своей и не взял он с собой ничего съестного. Но даже в голову ему не пришло бросить на голодную смерть человека. Поскакал он в лес и вернулся оттуда с тушей оленя. Развел он костер, насадил мясо на вертел и только после этого, пожелав голодному доброго дня, хлестнул коня и помчался своей дорогой". Согласие покровительствовать беспомощному рассматривалось как долг чести, неукоснительное следование которому обеспечивало авторитет и высокий социальный статус мужчины. Разумеется, мы говорим об эпохе господства специфической морали, свойственной скифо-сармато-аланскому культурному единству, об этике тех времен, когда были сильны и актуальны воинские нравственные ориентиры и убеждения. Однако и много позже, уже в осетинском обществе, когда от обычая, связанного с бычьей шкурой, уже не осталось отчетливых воспоминаний, осетины по-прежнему сохраняли многие установки и культурные стереотипы своих предков. Возвращаясь к сюжету подношения женщин, ищущих поддержки и защиты, отметим, что причастие мужчины к ритуальному угощению на ныхасе сохраняло силу серьезнейшего обязательства. При этом его действия не сопровождались какими-то особыми клятвенными словами и озвученными декларациями, этот тип "договоренности" заключался у осетин в образно-знаковой форме, как некогда и у их далеких предков.

Рассматривая другие знаковые воплощения "хай", уместно уточнить, что в воинственных обществах пир и битва имели тесную сакральную связь, и застолье строилось как продолжение воинских порядков. По утверждению профессора Феликса Гутнова, аланы какую-то часть военных трофеев – "тыхы куывды хай" ("доля пира силы") – обязательно предназначали для организации дружинных пиров. Неизменным финалом славных сражений было многодневное застолье, оно поддерживало дух и нормы воинской корпорации. Если обратиться к эпосу, то легко убедиться, что нартовских мужей чаще всего можно застать в двух основных занятиях – они обнаруживаются либо в боевых передвижениях и связанных с ними сюжетах, либо на продолжительных пирах. И, конечно же, эпос сохранил немало упоминаний о главных застольных символах. К примеру: "Поднял сын Хиза турий рог одной рукой, а в другую руку взял большой почетный (почетный в отношении младшего. – А.Х.) кусок – воловье бедро и сказал Сослану: "У нас там, ниже всех (т.е. младше всех. – А.Х.) сидит гость наш. Позови его, я поднесу ему эту чашу. Ты гость, и вот тебе от меня почетное подношение".

По древнейшему обычаю наших предков, "нуазæн" и "хай" как наиболее значимые и безусловные символы почтения могли преподноситься и от частного лица, и от имени всего общества. Ну а тот, кто принимал долю "хай" (со всем объемом последствий), брал на себя обязательства, имеющие силу нормы адата. Именно поэтому во время пира разные поколения (преимущественно самые старшие и самые младшие) обменивались "долями" в знак своего несокрушимого реального и сакрального единства, а также уверенности во взаимной помощи, как только она будет необходима. И опять обратимся к эпосу как к этнографическому источнику: "Раньше, чем приступить к еде, Урузмаг, по обычаю нартов, поднял на мече своем кусок мяса Богу предназначенный, и вознес молитву, и по обычаю, обратился ласково к мальчику: "Подойди ко мне, мое солнышко, жертвенного мяса отведай". И, держа мясо на острие меча, Урузмаг протянул его мальчику". В другом варианте этого же сказания мальчиков уже несколько, для определения лучшего из них нарт предлагает им соревнование – добежать до него побыстрее. В этом случае в своей молитве на острие меча он приподнимает уже трофейную для победителя долю, а потом мечом же и передает ее младшему. В указанном сказании нарт трапезничает один и все же не может пренебречь основными застольными ритуалами. Стоит ли говорить, что в коллективном застолье они носят еще более обязательный и официозный характер. Церемониальное обозначение двух фигур, открывающих пир – самого старшего и самого младшего, не только символизирует слаженность поколений, но и обеспечивает сакральную замкнутость всех собравшихся воинов, их единство перед небом и всем "миром". Ритуальное значение и закрытый характер совместной трапезы воинов нашли свое отражение в некоторых эпических сюжетах:

– Что с тобой, нартовский человек, почему ты ничего не ешь? – спросил хозяин.

– Таков наш обычай, – ответил Урузмаг. – Нужно знать того, с кем ешь хлеб-соль.

И действительно, воины никогда не делили свое застолье с представителями других социальных страт, то есть с невоинами, что соответствует древним и универсальным мифологическим представлениям. Тем не менее в этнографических источниках часто встречаются утверждения о том, что "осетины в знак уважения посылают "хай" и хозяйке дома". В нартовском эпосе преподнесение женщине (всеми почитаемой и выдающейся Матери нартов Шатане) ритуальных "нуазæн" и "хай" присутствует в качестве нормы застольной культуры: "И повела Шатана по своим кладовым. Одна кладовая полна пирогами, в другой от земли до потолка высятся груды вяленого мяса, в третьей хранятся напитки.

– Видишь, когда оказывали мне честь нарты и долю мою присылали с нартских больших пиров, я все сберегла – и вот пригодилось!"

Более того, женщины обладали высоким правом наделения наиболее авторитетных мужчин почетным бокалом. Показателен сам факт вовлечения женщин в систему сакральных воинских ритуалов. Возможно, подобное символическое приобщение к воинским пирам хранит память о былом правомерном участии женщин в застольных чествованиях победителей. Учитывая глубокую архаику святостей "нуазæн" и "хай", можно предположить, что некогда они преподносились женщинам в ознаменование их былого участия в военных предприятиях и даже заслуг в общих победах. Опосредованные подтверждения сказанному дают некоторые свидетельства древних авторов о сарматах: "Девочки обязаны упражняться в стрельбе из лука, верховой езде и охоте, а от взрослых девиц требуется, чтобы они поражали врагов, так что никого не убить считается преступлением" Или: "…даже женщины участвуют в войнах наравне с мужчинами". Известно, что женщина нартовского мира была вполне боеспособной, она могла за себя постоять и даже самостоятельно наказать мужчину за проявленную им бестактность: "Сослан нетерпеливым был и не стерпел: с той девушкой, что была красивее других, стал плясать симд. И прижал руку девушки к себе… она схватила Сослана на плечо и швырнула его в середину озера". Более упрощенной версией представляется то, что для выражения особого почтения к женщинам в их отношении просто механически дублируются способы, обеспечивающие ритуальное общение мужчин, что также свидетельствует о высоком социальном статусе женщин в обществе ранних осетин и их предков.

С понятием "почетной доли" связана и другая церемония – наделение ритуальной пищей ("долями") всех пирующих. Она также отражена в эпосе: "Если перед вашими старшими нет головы, а перед вашими младшими нет уха, так что же это за пир?" "Хистæры хай" ("доля старшего") известна – это голова жертвенного животного, что соответствует правилам разделения охотничьих трофеев. Существенная деталь подмечена Максимом Ковалевским. Он упоминает о "договоре товарищества, в силу которого охотящиеся сообща лица оставляют себе каждый только головы убитых ими животных и делят все остальное поровну". Какое это имеет отношение к принятым правилам распределения обрядовой пищи? Охота организовывалась по правилам воинского этикета, соответственно, смелость и удача на ней обеспечивали мужчине уважение окружающих. Успешные охотники были вправе оставить себе головы, рога. Возможно, что принцип прямой связи головы как трофея и воинской успешности (а значит, и высокого авторитета) позднее стал экстраполироваться на преклонный возраст. По замечанию Инала Канукова, "молодым считается постыдным есть голову барана или быка". Тем не менее и в этом случае фиксируется сакральное единение поколений – от почетной ритуальной еды самых старших к самым младшим идет их "законная" доля младшего – ухо. Младший воин должен чутко слышать и быстро реагировать. Недаром свойственной юношам долей являются также и ноги жертвенного животного. Уточнение относительно "доли старшего" можно найти у Саввы Кокиева: "Самыми почетными частями мяса считаются голова, сердце, шея. Они всегда подаются старшему за столом и общему дележу между присутствующими не подлежат". Всеволод Миллер к символическим частям жертвенного животного относит также лопатку, указывая, что "другие куски урдигистрагами разносятся по фынгам присутствующих".

Подводя итог, еще раз уточним, что в культуре североиранских предков осетин с помощью "хай" подвиг только инициировался, а "нуазæн" являлся знаком благодарности за уже совершенный достойный поступок. Впоследствии оба архаических действа воссоединились в единой церемониальной эмблематике традиционного осетинского застолья, став его самым ярким, зрелищным и узнаваемым элементом. До сих пор у осетин не принято отказываться от почетного бокала и почетной доли, это еще раз подтверждает жизнеспособность исторической памяти народа и силу его древней традиции.