– Во многом спасением фресок нузальской часовни мы обязаны именно вам, Сергей Викторович и Александр Семенович. Расскажите, пожалуйста, в каком состоянии была часовня, когда вы первый раз туда попали?

Сергей Филатов:

– В 1980-е годы этот памятник мы вывели из аварийного состояния, убрали цемент, сделали укрепление штукатурки, почистили красочный слой и все привели в порядок. То есть это все по этапам делалось, иначе нельзя. И как раз тогда по нашей просьбе был сделан навес, чтобы вода не попадала на наружные стены. С тех пор живопись себя чувствует более-менее благополучно. Когда я сюда приехал в 2005 году вместе с реставратором Анатолием Кузнецовым, я с радостью увидел, что фрески целы, соли на них почти нет и надо просто провести профилактические работы. И сейчас, когда я приехал в марте, надо было перед началом работ понять что делать, я увидел, что росписи живы, хотя прошло почти 30 лет с нашей первой реставрации. Сейчас идут поддерживающие работы, связанные с реставрацией фасада.

– То есть прогноз по состоянию фресок в случае проведения постоянной поддерживающей работы благоприятен?

С.Ф. – Да. Сейчас там выполняется большой объем земляных работ и, конечно, надо что-то делать с отводом воды от стен здания, решить вопрос с дренажем.

– Естественно, храм не может существовать сам по себе, и он после реставрации неизбежно станет объектом туристического показа, а значит, будут попытки проникновения внутрь. Мы знаем случаи, когда, несмотря на запрет, люди зажигали свечи в часовне. Насколько это опасно для живописи?

С.Ф.– Очень опасно, потому что живопись весьма хрупкая и легко повреждается. Эти фрески датируются ориентировочно концом XIII – началом XIV века, и в отличие от многих других памятников того времени, они как были написаны художником, так и остались, их никто не прописывал, не переписывал и не переделывал…

– То есть они, как говорят специалисты, не поновлялись?

– Да. Сохранились в том виде, в каком были написаны в XIV веке. Мы тоже туда с кисточками не лезли. Делали другие работы: убирали известковый раствор, например. Но красочный слой не трогали. Укрепляли – да. Конечно, там много утрат, но их никто не переписывал и не пытался исправить.

– А как вы думаете, почему так? Ведь в русской традиции обязательно поновление фресок и икон. И много ли таких непоновленных памятников в России?

С.Ф.: Честно говоря, я не знаю сколько именно...

А.Ч.: Поновлялись практически все. А почему здесь этого не сделали? Может быть, потому что тех фресок, что там были, верующим было достаточно.

С.Ф.: Поновление в храмах происходит потому, что меняется стилистика росписи. Один стиль сменяется другим. Поэтому переписи всегда делаются в новом стиле: барочном, классическом и т.д.. А здесь для людей, которые жили вокруг Нузала, стиль не имел значения. Не было потребности изменять древнюю живопись. Кроме того, даже сейчас есть такое отношение к древним иконам или росписям: они намолены. Так же и в Нузале – эти стены намолены.

Людмила Габоева: Я хотела бы ответить, почему не поновлялись. В конце ХIV века происходили катастрофические для алан события, связанные с нашествием войск Тамерлана, тогда здание не использовалось как храм. Это была святыня. В 1850-х годах Алексей Гатуев вынес оттуда жертвенные подношения. То есть можно говорить о том, что в XV–XVI веках Нузальская церковь являлась святилищем. Кроме того, как приходская церковь она мало использовалась и в поздние времена. У нее было другое наполнение. Да и сейчас нет задачи ее использовать как приходскую.

– Но ведь некоторое время она действовала как приход?

Л.Г.: Да, несомненно. Есть косвенные сведения у грузинских историков, что в самом начале XIX века вынашивались планы поновления фресок, но во второй половине XIX века стопроцентно известно, что такие попытки были. Даже существуют сметы на роспись утраченных фрагментов этого храма. Но денег не хватило, и слава Богу. Мало того, я могу сказать, что была опасность ее сноса. Нузальская часовня находилась у дороги и мешала развитию и использованию всей Военно-Осетинской дороги. Поэтому все и говорят: это поистине большое чудо, что она сохранилась в своем первозданном виде.

– По моему скромному мнению, хотя я вовсе не специалист в иконографии, Нузальская часовня не совсем типична с точки зрения росписей. И если сюжет со святым Георгием Победоносцем является достаточно популярным, то чудо святого Евстафия не так часто можно встретить даже в православных храмах.

С.Ф.: Да, это действительно редкий сюжет. Но совершенно понятно, почему он присутствует в Нузале. Сам сюжет, когда святой Евстафий поехал на охоту, хотел убить оленя, но увидел светящийся крест и стал христианином, это сюжет об обращении в христианство. Человек, воин, обретает веру. По всей видимости, для того исторического периода, когда создавались фрески, это было важно.

– А ктиторы?

С.Ф.: Ктиторы (покровители – Ред.) – это современники той эпохи, жители Нузала, которые могли дать денег на создание росписи. Видимо, это именитые люди, и их изобразили в позе молящихся, в очень характерных костюмах. Наверное, они и были заказчиками той росписи.

– Об этом писал Владимир Александрович Кузнецов. А что можно сказать об авторе этих фресок?

С.Ф.: Можно сказать, что тут очень своеобразная живопись. Если бы это был православный маленький храм, то его бы расписали небольшими фигурами, маленькими масштабами, чтобы было больше композиций. А здесь художник, видимо, руководствовался другими образцами: грузинскими, византийскими. Потому что сразу напротив входа очень большое поясное изображение Христа, в очень значительном масштабе, а справа и слева – Богоматерь, Иоанн Предтеча и Архангелы, они в рост изображены. Даже в русских иконах такие размеры редки. Художник руководствовался какими-то своими прорисями и памятью о том, что он видел или писал где-то еще. Я бы не сказал, что это провинциал, мне кажется, это был опытный художник.

– Как вы думаете, эти росписи созданы для живых или в память о мертвых, с учетом того что в храме было погребение?

С.Ф.: Конечно, для живых! Для людей, которые обратились в христианство. И доказательством тому служат ктиторы, то есть современники росписи, которые и пожелали запечатлеть себя на стенах храма. А конные воины – св.Георгий и св. Евстафий – это местный колорит. Не будем забывать, что сюжет о чуде св. Евстафия запечатлен еще и на Зругском храме, то есть он имел распространение на этой территории.

А.Ч.: На мой взгляд, тут еще в подборе сюжетов поучаствовали ктиторы. Но, кроме того, к вопросу о сомасштабности и опытности художника, ведь посмотрите по такой горбатой штукатурке он сумел изобразить сложные фигуры: и коней, и людей, и воинов и нигде не допустил искажения пропорций. То есть это был опытный мастер.

– Мы заговорили про иконографию, но не упомянули один из важных сюжетов – процветший крест. Не могли бы вы рассказать подробнее об этом?

С.Ф.: Процветший крест – это символ Воскресения. Обещание загробной жизни, то есть каждый воскреснет. Некоторые исследователи считают, что крест – более позднее изображение, но это не так: это единая штукатурка и краски переходят с одной стены на другую. То есть изображение креста датируется тем же временем, что и остальная роспись. Законченная композиция: св. Евстафий Плакида как символ принятия христианства и процветший крест как символ Воскресения. Полумесяц, который мы видим на крестах большинства храмов – это как раз и есть символ процветшего креста. Я сделал довольно многочисленные точечные тонировки, потому что там было значительное количество мелких утрат. В первую очередь это сделано для того чтобы через 15–20 лет понять, идет ли процесс разрушения, как внутри существует живопись.

– Скажите, пожалуйста, ведь фрески Нузала старше фресок Дионисия? Почему Дионисия знает весь мир, а Нузал – только редкие специалисты?

С.Ф.: Это вопрос, скорее, пропаганды. Но кроме этого вопрос еще в том, что фрески автора нузальской росписи сохранились в одном экземпляре. Мы не знаем других церквей, расписанных этим автором. Росписи Дионисия – это уникальное явление, сохранились полностью в очень большом объеме, что редкое встречается. Это канон начала XVI века, поэтому искусствоведы очень много занимались изучением творчества Дионисия и влияния его на формирование последующей живописи, истоками его творчества. Когда я учился в МГУ, наш преподаватель любил задавать вопрос, чем отличается Рублев от Дионисия. И мы начинали разбирать пропорции, манеру письма и так далее, а ответ-то в итоге был прост: Рублев был монахом, а Дионисий мясо ел. То есть это разница мировоззрений.

А.Ч.: Вот мне кажется, что автор, который подписал свою работу как Бола Тлийский, все-таки был светским человеком. Он наверняка видел грузинские росписи, греческие, хотя бы иконы… Иконы ведь перевозились. То есть он путешествовал, знал много других образцов. Монах сидит в одном монастыре и мало что может увидеть. А вот художники на одном месте не сидели.

– Теперь про ваши работы на Зругском храме. Ведь это один из двух сохранившихся ранних памятников фресковой живописи.

– Когда мы работали в Нузале в 1980-х годах, нас отвезли в Зруг. Мы осмотрели памятник. На тот момент там сохранились южная стена и алтарная часть. Мы увидели: на пилястре есть роспись, к ней есть подход, и ее можно снять. Тогда как фреску распятия снять было невозможно. Она была заглублена в нишу стены, и подхода к нему не было. И мы заключили договор на будущий год на снятие этого фрагмента. Дороги там никакой не было, потому мы с палаткой, примусом, едой, альпинистским снаряжением и вьючной лошадью туда поднялись. Мы сняли этот фрагмент, хотя проблемы были. Выяснилось, что фреска на высоте двух метров. Мы соорудили какие-то лестницы. С одной стороны камни навалили, организовали подход к пилястре и сняли этот фрагмент. Я занимался упаковкой его, а мимо пастухи шли и спросили: "Что вы тут делаете?" "Да вот", – сказал я, – фреску сняли, сейчас упаковываем, повезем во Владикавказ". А они мне в ответ: "Со святого места ничего увозить нельзя". Вот тут я и задумался: если оставим, то пусть музейщики сами приходят и забирают, раз никто не возьмет. А с другой стороны, у нас же договор, работу надо до конца сделать. Ну, я так решил, что на следующий день на рассвете сворачиваем палатки и идем вниз. Так и сделали, полдороги прошли, и нас на лошадях пастухи нагнали. Мол, ребята, чего ж вы не попрощались. Я говорю, что мы очень рано вышли, не хотели вас тревожить. Они на ящик-то смотрят. Пришлось признаться, что мы фреску везем. А они в ответ: "Да нам все равно, мы не осетины". Таким образом эту фреску мы привезли в Москву, отреставрировали и передали в музей.

– Во многом Зругский храм – некий символ бессилия градозащиты и органов охраны памятников, попытки его спасения ведутся уже много десятилетий. Как вы думаете, стоит ли за него еще бороться? Ведь очень многие говорят, что он труднодоступен, и туда люди не ходят, а потому зачем спасать?

– Там река подмывает берег. Когда мы попали туда первый раз, еще была часть стены, где был вход. Сейчас она обвалилась и упала в пропасть. Конечно, там сделаны временные берегоукрепительные работы, но надо провести консервационные работы по укреплению кладки. Роспись, которая там есть, можно укрепить. Ведь это единичная того времени. Храм датируется примерно XII веком. Уникальное явление. Мне было бы интересно побывать там, где мы были 30 лет назад.

– И вновь о Нузальской часовне. Вряд ли удастся справиться с возрастающим потоком туристов в этом месте. Как быть в случае с Нузалом?

– Проводить благоустройство окружающей территории для приема посетителей. Делать постоянную экспозицию, выносить фотокопии фресок. Скажем, в Ферапонтове Вологодской области очень следят за состоянием Кирилло-Белозерского монастыря с фресками Дионисия и в определенные погодные условия туда туристов не пускают. Специалисты должны это видеть, туристический поток может существовать вокруг, но не внутри.

– Есть предложения о том, чтобы использовать опыт христианских сооружений в других местах и поместить часовню внутри большего по размеру храма. Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к этому?

– Это будет что-то похожее на Кувуклию в Иерусалиме. Но надо понимать, что если часовня будут заключена внутри большого храма, то в этот храм будут приходить 300–400 человек, то есть начнутся испарение, влага, копоть, которые безвозвратно навредят памятнику. Понимаете, он жил с XIII века в контексте ландшафта и сейчас жив в тех условиях, в которых существует. Это такой саморегулирующийся режим. И любое нарушение этого режима может привести к плачевным последствиям. Поэтому это не лучший вариант для сохранения.

– И последний вопрос: первый раз вы попали в Нузал почти 30 лет назад и вот теперь снова здесь. По-вашему, как изменился поселок за это время?

– Вы знаете, сейчас есть ощущение некоторого запустения. Будто Мамай прошел: выбитые стекла, рамы болтаются. Кроме того, появились абсолютно бытовые проблемы, которых 30 лет назад просто не было. Например, мы жили в благоустроенном доме, где есть раковина, душ и так далее. Но в последние четыре дня нашего пребывания не было воды. А вода нужна не только для того чтобы помыться, но и для работы, и для строителей тоже нужна вода, им как раз она нужнее всего. В результате использовали насосы и закачивали речную воду. Звонили районному начальству, но оно говорит, что решить ничего нельзя и от них ничего не зависит. В 1980-е такой проблемы просто не было…