Коста приехал сюда не просто из любопытства. Он привез стихи, которые собирался включить в свою речь, надеясь, что непременно произнесет ее от имени молодежи Осетии. И было еще одно обстоятельство – Эрастов... Оказывается, он включен как официальный член Юбилейного комитета в разряд почетнейших гостей. Коста кипел от ярости. Это надо же! Такой негодяй будет стоять рядом с генералом – начальником области – и атаманом казачьих войск...

Документ "Дело о погребении убитого поручика Лермонтова" с огромным трудом достали для Хетагурова его друзья – журналисты из газеты "Северный Кавказ". Получив все это из рук своего приятеля по ставропольской гимназии Георгия Прозрителева, Коста обомлел. "Совершенно секретное дело" – таков был гриф. Оказывается, этот так называемый духовный отец не только отказался участвовать в погребении поэта, но и написал убийственные по своему цинизму строки: "Лермонтова как самоубийцу надо было привязать веревкой за ноги, оттащить в бесчестное место и там закопать..." О Мартынове же – ни единого слова... А с другой стороны, что можно было ожидать от этого жандарма в рясе и с крестом... Сколько же честных, порядочных людей он, наверное, оклеветал...

Так как же поступить?! В городе полно полицейских – все же власти боятся какого-нибудь подвоха. Хотя что власти... Их участие в этом праздновании, мягко говоря, минимально – прислонились к чужой славе... Памятник-то поставлен на народные деньги, собранные всей Россией. 75-летие со дня рождения русского гения... Нужно, чтобы все прошло достойно. Венок из живых цветов, обвитый белой шелковой лентой, Коста получил из цветочного магазина. Золотом написанные слова делали ленту еще более броской: "Великому торжествующему гению М. Ю. Лермонтову от благодарного осетинского юношества".

Хетагурова пропустили через сомкнутую цепь полицейских, он шел в колонне тех, кто нес венки. Гремел военный оркестр. Совсем близко от себя Коста увидел весь Юбилейный комитет и его, Василия Эрастова. Годы, конечно же, сделали свое дело: священник выглядел совсем стариком. Шелковая ряса, золотой крест на животе. И стоит рядом с начальником Терской области генералом Смекаловым. От негодования Коста чуть не задохнулся. Он очень хорошо понимал: все эти чиновники, духовенство просто примазались к празднику. Им хотелось одного: сделать так, чтобы истинные убийцы в лице царя и его окружения не были названы.

А в это время церемония открытия памятника шла своим чередом – звучали дежурные речи чиновников, фальшиво улыбался Юбилейный комитет… И, наконец, белое покрывало сняли. Коста замер от восхищения. Лермонтов... он... совсем как живой... такой молодой... Сидит, подперев рукой голову, задумчивый, сосредоточенный. А вокруг – горы, горы, горы... Те, что он так любил, о чем столько писал... Коста с радостью увидел и простых людей. Их было очень много. Казалось, все народы Северного Кавказа собрались здесь, чтобы почтить СВОЕГО поэта. И Коста заговорил, повернувшись к памятнику: "Великий, торжествующий гений! Подрастающее поколение моей Родины приветствует тебя как друга и учителя, как путеводную звезду в новом своем движении к храму искусства, науки и просвещения! Пусть этот праздник послужит стимулом для возрождения всего лучшего, честного, доброго! Пусть поэзия Лермонтова жжет наши сердца и учит нас правде!"

Загремели аплодисменты. А потом прозвучали стихи Коста. Он читал их так, как, пожалуй, не делал никогда – на одном дыхании, в порыве какого-то непонятного подъема. Он преклонялся перед гением Лермонтова и жаждал отомстить тем, кто фальшиво улыбался здесь, у памятника:

Торжествуй, дорогая Отчизна моя,

И забудь вековые невзгоды, –

Воспарит сокровенная дума твоя, –

Вот предвестник желанной свободы.

Она будет, поверь, – вот священный залог,

Вот горящее вечно светило,

Верный спутник и друг по крутизнам дорог,

Благородная, мощная сила!..

Возлюби же его, как изгнанник-поэт

Возлюбил твои мрачные скалы,

И почти, как святыню, предсмертный привет

Юной жертвы интриг и опалы!..

Его голос пытались заглушить. Военный оркестр по приказанию генерала заиграл во всю мощь. Но овации все не утихали. И Коста понял: его услышали! И слова его дошли до адресатов! Поздравления, благодарность за стихи, посвященные Михаилу Юрьевичу, наконец, неожиданная встреча со своим ставропольским учителем и другом Василием Ивановичем Смирновым и оценка последнего, которая была так дорога Коста: "Я из тебя готовил художника, а ты, оказывается, стал поэтом и оратором! Очень хорошо сказал, очень хорошо!"

А потом был прием, устроенный Пятигорским обществом в честь открытия памятника. Встреча проходила в богатом особняке. И там среди именитых гостей присутствовал скульптор Александр Михайлович Опекушин – создатель монумента. И вот сейчас он, скульптор, познакомился через своего знакомого Смирнова с поэтом и художником К. Хетагуровым. Коста сразу пришелся по душе автору памятника. Более того, когда ему за столом предоставили слово, старый мастер даже сказал, что речь этого молодого человека (Коста) в белой черкеске, его коллеги по Петербургской академии художеств, украсила праздник: "Спасибо вам, мой юный коллега, и за выступление ваше, и за стихи... Пусть вечно смел и могуч будет полет вашей мысли, вашего творчества, как смел и могуч полет горных кавказских орлов. Смелость и правда ваших слов покорили меня. Отныне я ваш друг".

Коста сиял. Ведь Александр Михайлович создал и памятник Пушкину... Коста давно уважал этого человека. И тут... тут он увидел совсем близко от себя отца Василия Эрастова. И не выдержал. Резко встав, во всеуслышание спросил, по какому праву священник присутствует здесь. Ведь это по его милости тело поэта почти сутки пролежало на паперти, это он не разрешал внести убитого в церковь... Более того, оставил такие гадкие записи в документах... И теперь вот оно – лицемерие! Присутствовавшие замерли: то, что происходило на их глазах, было настолько потрясающим... Этот "дикий горец" поднял голос на уважаемого священнослужителя! Публично... Такого раньше никогда не слышали. Но Эрастов был сражен. Правдой, открывшейся спустя полвека.

Вот и пришла пора возмездия. Ах, этот дикарь... Во всем виноват он и только он. Так, видимо, считал отец Василий. Ах, этот смелый поэт! Надо же! На что решился! Так считали передовые люди – лучшие современники Коста. (По другим сведениям, отрывки из "Дела" были публично прочитаны Георгием Прозрителевым. Только кто сейчас знает истинное положение вещей, когда прошло чуть ли не полтора века...)

А Хетагуров торжествовал. Ведь стихи, написанные к этому дню ("Перед памятником М. Ю. Лермонтова"), раньше не пропускала цензура. А он искренне любил опального поэта всю жизнь. И давно утешал себя мыслью, что прилюдно прочтет созданное не где-то в узком кругу людей, а вот так – публично.

Все вышло. И, конечно, в такой обстановке стихи Коста звучали как политическая декларация. Ведь как было смириться с тем, что официальные круги, расточая похвалы Лермонтову, очень хотели представить мятежного поэта смиренным, а себя – эдакими поклонниками и друзьями Михаила Юрьевича! И этим самым они пытались сделать самое отвратительное: снять со светского общества, с тех, кто "жадною толпой" стоял у трона, кто был "свободы, гения и славы" палачом, с этих "надменных потомков" историческую ответственность за убийство поэта.

Коста любил Лермонтова именно за то, что его "могучий стих" клеймил "трусливых бар, взлелеянных бездельем", за то, что с Лермонтовым можно научиться "быть готовым на бой за великое, честное дело". И его поняли. И поддержали. А газета "Северный Кавказ" отметила, что Коста напомнил всем лермонтовского пророка...

Впрочем, поэт и не отрицал этого. Он даже гордился таким сравнением. Потому что Лермонтов был ему близок как автор, с великим уважением и вниманием относившийся к кореным жителям Кавказа; как поэт, сочувствовавший освободительной войне его народов. Ведь для Михаила Юрьевича именно горец, восставший против порабощения и против феодальных порядков своего Отечества, всегда был героем. Да и общность судьбы сближала этих людей. Оба страстно любили живопись, наконец, испытали разлуку с родными местами, прошли ссылки... Ираклий Андроников в свое время писал: "Стихи Лермонтова, которые Хетагуров читал еще в отрочестве и юности, – это же стихи о его родине, о Дарьяльском ущелье, о Тереке, о Казбеке, которые Коста видел из окна своего дома..."

К. Хетагуров сделал многое для популяризации дорогих ему имен великих деятелей русской культуры. В стихах о Грибоедове, Плещееве, Некрасове, Островском, Чайковском устами Коста сказано то главное, во имя чего жили великие. Потому что он сумел выразить то, о чем думали его соотечественники. И, что удивительно, все это совсем не устарело и сегодня.