Для осетинской фольклористики вообще и нартоведения, в частности, такой в свое время стала известная монография Васо Абаева "Нартовский эпос" [1945]. Книга знакомила осетиноведов с идеями и взглядами зарубежных фольклористов, с другой стороны, предоставляла научной общественности сведения о циклах, сюжетах и мотивах осетинского нартовского эпоса. Наряду с многочисленными статьями и предисловиями эта книга в немалой степени способствовала распространению и утверждению взглядов самого Абаева.

Прошли годы, изменились научные тенденции, рухнул идеологический диктат, обязывавший фольклористов следовать определенным методам, проводить строго оговоренные параллели, касаться лишь дозволенных тем и ссылаться только на тех, на кого было разрешено свыше. Исчезли искусственные преграды на пути к зарубежной литературе. Появились новые монографии и статьи осетинских, российских, европейских и американских авторов, стали регулярными конференции по нартоведению. Ввиду этого закономерно появилась потребность в новом обобщающем труде, который зафиксировал бы современное состояние изучения осетинского нартовского эпоса. Неслучайно честь написать его выпала одному из ведущих современных осетиноведов, имеющему несомненные заслуги и в этнографии, и в изучении народного мировоззрения и традиционных верований, и в источниковедении, – Людвигу Чибирову, книги которого стабильно отличают эрудиция и широта взглядов.

"Несмотря на приложенные усилия, не удалось обнаружить каких-либо разительных схождений между нартовским эпосом осетин и эпическими сказаниями тюркоязычных народов. Они по-прежнему сводятся к нескольким мотивам у средневековых огузов, в этногенезе которых в значительной мере принял участие иранский этнический компонент, и их потомков – каракалпаков, туркмен [с.263, 307]. Остальные параллели могут расцениваться как чисто типологические, присутствующие в героических сказаниях и других, нетюркоязычных народов. Это доказывает, что осетинский эпос не испытал влияния тюркской эпики и явно сформировался задолго до прихода тюрков на Кавказ и в Восточную Европу.

В монографии "Осетинская Нартиада: мифологические истоки и ареальные связи" (Владикавказ, изд-во "Ир", 2016) Людвиг Чибиров избрал предметом исследования "сопоставительные параллели, идущие от нартовского эпоса к скифам, а через них к европейским, иранским и индоиранским древностям, эпическому пространству Европы". Это отражает три магистральные линии развития современных исследований осетинского нартовского эпоса.

Первая из них, заложенная еще В.Ф. Миллером, ищет в сказаниях о нартах отражение быта, обычаев и преданий скифо-сарматского мира, то есть прямых предков осетин. С конца XIX века благодаря упорным поискам фольклористов, мифологов, археоискусствоведов количество параллелей между сведениями классических авторов о скифах, саках и сарматах и произведениями их искусства, с одной стороны, и осетинскими сказаниями о нартах, с другой, возросло в разы. Привлечение данных фольклора и этнографии осетин для интерпретации археологических находок уже стало нормой для археологов. Это однозначно важно для установления обстоятельств формирования эпоса.

Вторая линия, восходящая к Ж. Дюмезилю и его школе, прослеживает параллели с мифологией и эпосом народов Европы – как с классическими цивилизациями Средиземноморья, Грецией и Римом, так и с условно названным варварским миром, взаимодействовавшим со скифами и сарматами. Последний представлен кельтами, германцами, славянами и финно-уграми. Таковы параллели между нартовским Сосланом и греческим и скифским богом Аполлоном, якобы пришедшим от варваров, между Сосланом и героем артуровского эпоса кельтов Гавейном, между Сосланом и героем гомеровского эпоса греков Ахиллом, имевшим отношение к Северному Причерноморью и даже считавшимся у ряда авторов скифом, между Сосланом и германским богом Бальдром, между Сосланом и индо-иранским богом Митрой, выразительные соответствия между осадой Трои и взятием крепости Хыз в нартовском эпосе [с.95-103].

"Таковы параллели между нартовским Сосланом и греческим и скифским богом Аполлоном, якобы пришедшим от варваров, между Сосланом и героем артуровского эпоса кельтов Гавейном, между Сосланом и героем гомеровского эпоса греков Ахиллом, имевшим отношение к Северному Причерноморью и даже считавшимся у ряда авторов скифом, между Сосланом и германским богом Бальдром, между Сосланом и индо-иранским богом Митрой, выразительные соответствия между осадой Трои и взятием крепости Хыз в нартовском эпосе [с.95-103].

Если Сослан демонстрирует солнечные черты, то другой знаменитый герой нартовских сказаний, Батраз, воспроизводит на эпическом уровне черты громовержца. На уровне осетинской высшей мифологии ему в той или иной мере соответствуют божества Уацилла, Уастырджи, Тыхост и Тутыр, но больше всего – величайший герой западноевропейского, книжного эпоса и народных сказаний – король Артур, точно так же неразрывно связанный со своим мечом Экскалибуром. Деяния Артура часто перекликаются с подвигами Батраза, а добытый им из камня меч воспроизводит скифские и аланские жертвенники степного бога Арея. Кроме того, Батраза сравнивают с Ланселотом, Персевалем и Галахадом, проводят параллели между чашей Уацамонга и знаменитым Граалем. Наконец, давно уже отмечено наличие мотивов, связанных с Батразом, в славянских былинах о Святогоре и Илье Муромце. Их следы есть в фольклоре картвелов, чувашей и марийцев. Архаичным является и образ злокозненного Сырдона. Доказано родство Сырдона со злословным и коварным германским богом-трикстером Локи и смутьяном Брикриу (Брикреном) из ирландских уладских сказаний. Более того, прослеживается своеобразный параллелизм между парами Сырдон – Сослан, Локи – Бальдр, Брикриу – Кухулин. Важно, что западные ареальные связи образов нартовского эпоса отвечают историческим контактам и этнокультурным связям скифских, сарматских и аланских племен [с. 280-310].

Третья линия направлена на то, чтобы найти место нартовского эпоса осетин в кругу народного эпического творчества ираноязычных народов, ближайшей родни осетин, а оттуда уже шагнуть дальше – к дардам Гиндукуша и индоариям, которые могут пролить свет на мотивы эпохи индоиранского единства. Совпадают картины путешествия в загробный мир нартовского Сослана, зороастрийского праведника Вираза, индийского эпического героя Бхригу [с.103-106]. Подвиги Сослана совпадают с подвигами индоарийского божественного правителя Рамы, тоже имеющего солнечную природу [107-111]. А Батразу соответствует не только почитавшийся в виде меча скифский бог Арес, но и древнеиранский бог бури и грома, воинственный Веретрагна и его ведический собрат Индра [с.126, 135-137, 324]. Схожи образы Батраза и персидского эпического героя Рустама. Бельгийский индолог К. Вьель отметил близость нартов Сыбалца и Скал-Бесона к другому индийскому эпическому воину – Карне [с.29-30].

Особенно широк круг мифологических, легендарных и эпических образов, которые привлекают для выявления архаических черт Сырдона: это мудрец Вишвамитра, змееподобный Вритра и в какой-то мере даже злой бог зороастрийской мифологии Ариман (Ангро-Майнью) [с.185].

"Людвиг Чибиров всегда и везде выдержан, предельно корректен и доброжелателен. Несомненно, у него следует поучиться как его оппонентам, так и всем тем, кто продолжает следовать мрачным канонам тоталитарной научной критики, имевшей четкую личностную направленность и ставившей задачу морального и социального (иногда даже физического) уничтожения критикуемого.

Вместе с тем приходится констатировать, что осетиноведение по вненаучным причинам долгое время было вынуждено развиваться вдали от иранистики, если не считать привлечения лингвистами осетинских языковых данных. Почти не проводилось параллелей между фольклором и верованиями осетин и фольклором и верованиями персов, таджиков, татов, народов Памира, афганцев, белуджей, курдов, заза. То же самое касается персидской и таджикской письменной традиции, практически не изученной по отношению к нартовскому эпосу. Для обоснования политически окрашенной теории о некоей "двуприродности" осетин и их "кавказском субстрате" традиционная культура осетинского народа умышленно рассматривалась обособленно от культур других иранцев, но непременно в кругу неиндоевропейских соседей, параллели с которыми в подавляющем большинстве объяснялись заимствованием от самих же осетин и их сармато-аланских предков. Определенный прогресс начинает намечаться сейчас. Но, по справедливому замечанию Ю.А. Дзиццойты, выявленные в монографии Э. Сатцаева персидско-осетинские параллели порой "носят общетипологический характер". Их еще надо подтвердить и углубить сравнением с народным творчеством персов, таджиков, татов и других южноиранских народов. Осетии-Алании суждено стать связующим звеном между гуманитарными науками Европы и Ирана, Таджикистана, Афганистана, Пакистана, где проживают ираноязычные родичи осетин. В контексте иранского направления исследований для нартоведения важное значение занимает картвелология, поскольку в грузинской средневековой переводной письменности могли отражаться персидские сочинения.

Думается, что развитие российской индологии, кельтологии и германистики, перевод и издание первоисточников и исследований западных ученых в этих областях, а также ознакомление с ними в оригинале тоже существенно расширят базу для исследований нартоведов, преподнеся много неожиданных находок. Порадует сюрпризами и издание трудов античных авторов, которые осетинам стоит прочесть заново. С другой стороны, первоочередной необходимостью являются дальнейшая публикация архивных записей фольклора и перевод семитомника "Нарты кадджытæ", а также царциатского и даредзановского циклов на русский и другие языки. Чтобы дать возможность не только осетиноведам, но и специалистам в разных сферах гуманитарных знаний, которые не владеют осетинским, ознакомиться с более широким кругом осетинских сказаний.

Из монографии Людвига Чибирова явствует еще несколько примечательных моментов. Во-первых, за все эти годы, несмотря на приложенные усилия, не удалось обнаружить каких-либо разительных схождений между нартовским эпосом осетин и эпическими сказаниями тюркоязычных народов. Они по-прежнему сводятся к нескольким мотивам у средневековых огузов, в этногенезе которых в значительной мере принял участие иранский этнический компонент, и их потомков – каракалпаков, туркмен [с.263, 307]. Остальные параллели могут расцениваться как чисто типологические, присутствующие в героических сказаниях и других, нетюркоязычных народов. Это доказывает, что осетинский эпос не испытал влияния тюркской эпики и явно сформировался задолго до прихода тюрков на Кавказ и в Восточную Европу. Во-вторых, надлежит констатировать, что монгольскую гипотезу происхождения нартовского эпоса, по всей видимости, следует считать усопшей. Она не пережила испытание временем и ушла в прошлое вместе с ее талантливыми создателями. Их экстравагантные монгольские этимологии имен героев нартовского эпоса уже воспринимаются как "неоднозначные" и "оспариваемые" [с.180, 183, 403]. Молодое поколение нартоведов осталось к этой гипотезе равнодушным. Не восприняли ее и западные коллеги.

Точно так же именно к периоду до нашествия монголов относятся связи осетинского эпоса с фольклором и народов Дагестана [60]. Лишь до этой мрачной поры могло продолжаться взаимодействие алан с финно-угорскими народами Поволжья [Чибиров 2016: 300-301]. И только до монгольского нашествия могли сложиться славянско-осетинские фольклорные параллели, пока еще, к сожалению, намеченные в исследованиях нартоведов несколькими штрихами [с.138, 174, 403]. Важно замечание Людвига Чибирова, отсылающее к целой малоисследованной теме: "Многие нартовские сюжеты украинцы "впустили" в свой фольклор, хотя и по-своему переосмыслив их" [с.378].

Что касается наличия национальных версий сказаний о нартах, то неоднократно отмечались факты усвоения тех же севернорусских былин коми, мордвой, удмуртами, чувашами и даже якутами, бытования скандинавских языческих представлений у соседних саамов. Нелишним будет также вспомнить вклад "Шах-наме" Фирдоуси и других персидских эпических поэм в формирование фольклора тюрков Средней Азии и Закавказья. В то же время в книге отмечается грустный эпизод, когда на Сухумской конференции по нартоведению 1963 года адыгские и абхазские коллеги фактически вынудили В.А. Абаева отречься от своих объективных научных взглядов на единый скифо-сармато-аланский центр формирования эпоса во имя ложно понимаемой ими дружбы народов [с.352-353].

Следует особо отметить ту тактичность и деликатность, с которой Людвиг Чибиров ведет полемику с авторами, пытающимися без каких-либо оснований приписать создание нартовского эпоса адыгам, ингушам, карачаевцам и балкарцам, абхазам [с.313-324, 347-395, 409]. Часть этих авторов откровенно шовинистически настроена и находится вне академической науки, а их "сенсационные" ревизионистские версии призваны подчеркнуть максимальную древность и автохтонность их собственных народов, своеобразно отражая сложную этнополитическую ситуацию на Кавказе и многочисленные межнациональные конфликты и претензии. Тем не менее Людвиг Чибиров всегда и везде выдержан, предельно корректен и доброжелателен. Несомненно, у него следует поучиться как его оппонентам, так и всем тем, кто продолжает следовать мрачным канонам тоталитарной научной критики, имевшей четкую личностную направленность и ставившей задачу морального и социального (иногда даже физического) уничтожения критикуемого. Вместе с тем выступление Людвига Чибирова против паранауки свидетельствует о его огромной научной смелости. Он говорит о том, о чем молчат другие: на Кавказе и не только уже есть "ученые, которые мыслят объективно, но вынужденно пишут сообразно с диктовкой политической обстановки в национальном регионе" [с.393]. Трудно согласиться лишь с тем, что антинаучные опусы появились только в "постсоветское время". К сожалению, еще при СССР, не встречая сопротивления, преспокойно печатались книги и статьи И. Мизиева, К. Лайпанова, М. Джуртубаева и прочих фальсификаторов.

Книга Людвига Чибирова – яркое свидетельство того, что осетинская фольклористика не стоит на месте, а порой и опережает столичные научные центры, погрязшие в изучении "постфольклора". Этому способствует как наличие обширной базы источников, не требующей домысливания и присвоения чужого, так и внимание к нартовскому эпосу со стороны исследователей из разных стран. Данный труд, судя по всему, станет катализатором нового витка изучения сказаний о нартах, поскольку, подытожив наблюдения осетинских и зарубежных нартоведов, изложив аргументированные и меткие наблюдения самого автора, монография Людвига Чибирова ненавязчиво побуждает пытливого профессионального читателя, испытывающего восторг перед величественным древним зданием Нартиады, самому попробовать разгадать ее загадки.