В Ставропольской гимназии имя И. С. Тургенева было в большой чести. В. И. Смирнов, любимый Василий Иванович – учитель рисования, столько лет сам проведший в Петербурге, в Академии художеств, как-то на вопрос Коста об Иване Сергеевиче ответил, что все имеет объяснение. Мало того, что Тургенев вот уже которое десятилетие властитель дум молодежи России, он был еще и другом попечителя гимназии Я. М. Неверова.

Прекрасная пора юности... В Московском университете Неверов обучался одновременно с М. Ю. Лермонтовым. Впоследствии приобрел широкие знакомства в литературных кругах и помещал статьи и рецензии в различных журналах, сотрудничал с А. А. Краевским – издателем знаменитых "Отечественных записок". Коста был просто поражен тем, что, оказывается, так уважаемый им Януарий Михайлович в молодости хотел целиком отдать себя литературе и являлся автором десятков статей, которые публиковались в тех же "Отечественных записках", "Русском педагогическом вестнике", "Русской старине" и во многих других газетах и журналах.

С Тургеневым Неверов сблизился, будучи в Германии в 1838–1839 годах, всегда пользовался большой симпатией Ивана Сергеевича и его друзей Н. В. Станкевича и Т. Н. Грановского. Правда, с начала 40-х годов он как-то отошел от литературы и всецело отдался педагогической деятельности, найдя именно в этом свое истинное призвание. В 1850–1860 годах был директором Ставропольской гимназии, а в то время, когда там учился наш Коста, состоял попечителем Кавказского учебного округа. Позже, уехав с Кавказа, он поселился в Петербурге, был членом совета министерства народного просвещения. Но все это своеобразное предисловие к нашей теме.

Попав в столицу, К. Хетагуров ощутил огромную тягу к мировому искусству, потому что все в этом городе требовало обширных знаний: и чудесные дворцы, и парки, и памятники, и картинные галереи, и занятия в академии художеств.

Классическая музыка, живопись зарубежных мастеров – все это он постигал с огромным желанием. А вот интерес к зарубежной литературе пробудился у Коста еще в гимназические годы. Он с непередаваемым удовольствием читал баснописцев Эзопа, Федра, Лафонтена; таких корифеев, как Шекспир, Шиллер, Мольер. И уж, конечно, знал творчество современных французских авторов, большим другом и пропагандистом которых (и Коста слышал об этом) был И. С. Тургенев. Мопассан, Эмиль Ожье, Золя, Додэ, Жюльетта Адан, Эдмонд Абу, Жюль Симон... Самого же Ивана Сергеевича Коста глубоко уважал. Прежде всего за его "Записки охотника" и роман "Накануне" – произведения, которые он запоем прочитал еще в Ставропольской гимназии. Да что там прочитал! Сколько он пережил, передумал после этого! А в последние недели в Петербурге только и говорили, что о смерти Тургенева. Он скончался в страшных мучениях 22 августа 1883 года под Парижем, но лишь в сентябре российское правительство дало разрешение перевезти прах писателя на родину.

Коста слышал, что этому предшествовала погребальная церемония в Париже, отличавшаяся особой искренней торжественностью. Особенно поразили его рассказы о выступлении от имени всех французских литераторов Эдмонда Абу, подчеркнувшего важнейшее значение "Записок охотника", сказавшего, что для славы умершего не нужен будет никакой величественный памятник, а несравненно дороже станет простой кусок разорванной цепи на белой мраморной плите. Коста мысленно даже нарисовал себе такой памятник, и теперь ему упорно казалось, что он уже где-то видел его воочию. Вот уже третий день он, несмотря на мерзкую погоду, приходит с тысячами других людей встречать И. С. Тургенева, а его тело все не везут... Прошли слухи о том, что в Германии произошло непредвиденное.

Прибытие вагона с телом И. С. Тургенева ожидалось на Потсдамском вокзале, куда его неоднократно приходили встречать с венками русские и немецкие почитатели усопшего. Между тем прах прибыл на Лертский вокзал и был сдан в экспедицию товаров большой скорости, а 24-го сентября (12 сентября) утром перевезен на возу на вокзал Силезской железной дороги и оттуда отправлен в Россию.

И еще все говорили о том, как тревожило следование траурного кортежа по России министра внутренних дел графа Д. А. Толстого и директора департамента полиции В.К. Плеве, как они принимали меры, чтобы к минимуму свести предполагаемые многолюдные встречи поезда с гробом на станциях железной дороги и устранить служение при этом панихид и литий.

М. М. Стасюлевич, в журнале которого ("Вестник Европы") Тургенев после "Отцов и детей" печатал все свои главные произведения, в рассказах близким и в письмах жене выражал открытое негодование на мытарства, испытанные им по пути в Петербург, когда ввиду разных препятствий и усиленной торопливости станционного начальства, по его словам, можно было подумать, что он везет не тело великого писателя, а Соловья-разбойника. Эмоциональный Коста даже заплакал, когда ему рассказали, как Стасюлевич вел настоящую борьбу, чтобы воспрепятствовать в Вержбелове переносу ящика с гробом на три дня в сарай, как простой клади. И все равно, несмотря на все предостережения, многочисленные поклонники с венками встречали усопшего. А на одной из станций публика, желавшая проникнуть в траурный вагон для прощания, так теснилась, а времени было так мало, что Стасюлевич попросил дать ему кого-нибудь из детей, чтобы ребенок простился за всех. Это трогательное предложение было принято...

И вот теперь все перекочевало в Петербург. Тело Ивана Сергеевича наконец привезли. Вдоль Загородного проспекта выстроилась огромная толпа. Всем хотелось попасть на Волково кладбище, где должны были хоронить Тургенева. Коста изо всех сил работал локтями: ему очень хотелось пробиться к эпицентру толпы, где незнакомый молодой человек в студенческой фуражке произносил речь.

Коста еле-еле пробрался вперед, чтобы встретить похоронную процессию. И вот оно... Похороны великого Ивана Сергеевича. Как странно ведет себя градоначальник Грессер! Коста прекрасно знал, что совсем недавно именно он распорядился снять с венка, привезенного князем Бебутовым от Тифлисской городской думы, укрепленный на нем обрывок цепи, а самого Бебутова – выслать из Петербурга. А теперь этот же градоначальник выступает впереди всей процессии... И еще с видом глубоко скорбящего человека...

И все же подобной торжественной церемонии Коста никогда еще не видел. Конечно, высшая администрация откровенно боялась беспорядков с политической окраской. Говорили, что были мобилизованы большие отряды явных и тайных агентов, даже "на случай потребности" был заготовлен полицейский резерв. Все это так... Но само зрелище было впечатляющим. Непрерывная цепь 176-ти депутаций от литературы, от газет и журналов, учебных, просветительных и художественных обществ и учреждений, от учебных заведений, от земств, сибиряков, поляков, болгар заняла пространство в несколько верст.

Вот уже все делегации, сопровождающие тело Тургенева, скорбно, медленно прошли мимо. Коста увидел среди идущих несколько знакомых лиц, но сам попасть на Волково кладбище так и не смог.

Назавтра один из друзей по академии рассказывал ему, что у могилы Тургенева были произнесены три речи. Ректором Петербургского университета А. Н. Бекетовым, профессором МГУ С. А. Муромцевым и другом детства писателя Д. В. Григоровичем. Их даже напечатали, но Коста прочитал все в рукописном варианте – студенты молниеносно успели распространить сказанное.

С Григоровичем когда-то они вместе активно боролись против крепостного права. Григорович указывал на особое значение Тургенева, так высоко поднявшего звание русского литератора, завещавшего своим молодым собратьям по перу правдиво и честно служить своему призванию, всегда помнить о народе.

Коста чувствовал, что слова последнего оратора пробирают его до самого сердца, трогают какие-то особые струны души. Он вспомнил, как еще в школьные годы преклонялся перед автором "Записок охотника", давшим в юности свою Аннибалову клятву. Хетагуров понимал: Тургенев остался верен ей до последнего дыхания.

А русский язык... Коста чувствовал, до какой степени совершенства доведен он в блестящих романах Ивана Сергеевича, как он сумел с неподражаемым искусством раскрыть все его богатство и глубину в замечательных стихотворениях в прозе. Хетагуров взахлеб читал его романы и повести. Хотя что уж тут скрывать, свой выбор он окончательно сделал еще тогда, в день похорон Тургенева, когда кто-то в толпе сунул ему в карман какую-то бумажку. Уже дома, на своем чердаке, он зажег свечу и прочитал воззвание народовольцев:

"...Мы можем громко сказать, кто был Тургенев для нас и для нашего дела. Барин по рождению, аристократ по воспитанию и характеру, "постепеновец" по убеждениям, Тургенев, быть может, бессознательно для себя самого своим чутким и любящим сердцем сочувствовал и даже любил, служил русской революции, не за поэтические и живые описания картин природы, наконец, не за правдивые и неподражаемо талантливые изображения характеров вообще так страстно любит Тургенева лучшая часть нашей молодежи, а за то, что Тургенев был честным провозвестником целого ряда молодых поколений... Без преувеличения можно сказать, что многие герои Тургенева имеют историческое значение..."

Второй и третий раз Коста перечитал листовку. Впервые с такой очевидностью он понял, что настоящий художник, куда бы ни забросила его судьба, всегда остается со своим народом, всегда и всюду думает о его нужда и бедах, помогает ему в борьбе. И с какой-то горькой обидой размышлял сам Коста о страданиях народа, о тяжкой жизни горцев, о власти страшных адатов и обычаев... Обо всем этом никто еще не написал так просто и ясно, как рассказал о русских крестьянах Тургенев в "Записках охотника"…