Обрядовый плач

Осетины отличают обычный плач "куыд" от ритуального "хъарæг". Обрядовые плачи "хъарæг" сопровождались древнейшим характерным ритуалом скорби – самоистязанием. Причитания хъарджытæ первоначально были обрядовой поэзией с магическими и религиозными аспектами; возникли из потребности быть средством задобрить усопшего (магическая функция причитаний), показать ему степень горя остающихся через скарификацию, т.е. выдирание волос, царапанье лица, порезы на теле и пр. местах в процессе ритуального акта.

По свидетельству греческого писателя Лукиана, у аланов наблюдалось теснейшее сходство со скифами во всем, включая их одежду, обряды и обычаи. Лукиан упоминает также, что сами церемонии, связанные с похоронами, общи для всех народов; и в Древней Греции покойного провожали причитаниями и скарификацией: начинались "вой женщин, и слезы всеобщие, и биение себя в грудь, и волос терзание, и щек кровью обагрение. Иной раз одежды раздирают и прахом головы посыпают, и живые являют вид более жалкий, чем сам умерший: они нередко валяются по земле, головами бьются о землю…"

Первым попытался сравнить похоронные обряды скифов-сарматов-аланов с осетинскими В.Ф. Миллер в 1882 году: "Оплакивание покойника отличается такой же неумеренностью в выражении скорби. Мужчины, провожая гроб на кладбище, бьют себя по лбу кулаками и испускают стоны; женщины, ползая на коленях, ударяют в такт руками по лицу и коленям и воют. Опустив гроб на землю близ могилы, мужчины становятся особо от женщин, и из толпы последних выступают вперед сестры, племянницы и другие близкие родственницы; становясь довольно далеко от гроба и потом, медленно подходя к нему, они рвут себе на головах волосы и царапают себе ногтями лица так, что щеки их покрываются струпьями. После этого начинают шаг за шагом подходить к покойнику братья, сыновья и племянники, ударяя себя плетью по затылку и испуская вопли. Затем вдова подходит к гробу, отрезает себе косу и кладет ее на грудь мужу…"

Наглядным образцом скарификации является древнейший обряд оплакивания иронвæндаг (букв. осетинская дорога), истоки которого уходят в далекую скифскую эпоху: "Мужчины били себя по голове кулаками, палкой и даже специальной плетью, женщины царапали щеки ногтями до крови, вырывали волосы, били по лицу ладонями. Те, кому полагалось оплакивать, брали плети и шли в комнату, где находился покойник, били себя до крови по лбу, ушам, шее, затем, выходя, передавали следующим. Иногда этот ритуал совершали на кладбище в 10–15 саженях от могилы" (Б.А. Калоев). Термин "иронвæндаг", на наш взгляд, означает не только "обряд оплакивания", но и "путь погребальной процессии", и "погребальную дорожку" скифов (в археологии): "Войдя во двор покойного, женщины становились на колени и, двигаясь вереницей по четыре в ряд, били себя в такт ладонями по щекам, ударяли кулаками по коленям" (Б.А. Калоев). Архаичность этого обряда оплакивания осетин, содержащего древнеиранские черты, не раз отмечалась учеными. У Вс. Ф. Миллера ритуальное самоистязание дается в описании погребальных обрядов и объясняется религиозными верованиями осетин.

Согласно мифопоэтическим представлениям из слез божества возникли люди и все живое на земле; поэтому понятия слезы и крови нередко уравнивались между собой. Самоистязание в процессе ритуального акта тоже объяснимо: поклоняющиеся божеству бьют себя в грудь, царапают лицо и пр., потому что Страдание есть и символ магического Пути через божественные Двери (Узлы), прохождение которых дает возможность приобщиться к Святости, и одно из звеньев божественного перевоплощения (М.М. Маковский).

У осетин "плач в голос" всегда сопровождался рыданиями присутствующих женщин, вторящих плакальщице: дæдæй, дæдæдæй: "За арбою следуют все бабы аула, медленно поют а-да-дай и бьют себя руками в голову, в грудь и царапают лицо" (А.М. Шегрен). "Одна половина женщин начинает печальную песнь: вей-у, дадай – другая половина – сар-у, сагоса, ударяя слегка кулаками в грудь"

(С. Жускаев). Каждая тирада поется плакальщицей, затем следует общий хоровой плач, и снова – следующая тирада плакальщицы и новый плач присутствующих. Из приведенных цитат явствует, что авторы, описывающие похоронный обряд, когда касаются процесса ритуального оплакивания "в голос", употребляют глагол петь, отглагольные существительные песня, пение. Осетинское зарын /зарæг, зар, зард восходит к иран. *žar-, ap. *ĵar-, и.-e. gar "шуметь", "звать", "кричать", "вопить", "петь" …Из аланского идут… коми zar в zargum, zar-čipsan "вид свистульки, дудника, абх. а-zar ритуальная песня (при оплакивании, погребальных скачках), груз. zari "звук", "шум", "пение", "звон колокола"; груз. (пшав.) žerneba "хоровое пение". Индоевропейская база *gar "звучать" и пр. и ее вариант *gеr обильно представлены в осетинском языке (В.И. Абаев).

Известно, что одними из первых воздействие сармато-аланской культуры испытали тюркоязычные номады; к примеру, хазары во время похорон били в барабаны над трупами, наносили себе раны на лицах, руках, ногах (О.Б. Бубенок). Средневековые тюрки перед входом в палатку с покойником "ножом надрезывают себе лицо и производят плач; кровь и слезы совокупно льются. Так поступают семь раз и оканчивают…" (Н.Я. Бичурин). Ритуальные самоистязания всякого рода играли ту же роль, что и профессиональные плакальщицы: возбуждали плач у окружающих, заставляли пролить как можно больше слез по покойнику. Мужчины в Осетии не могли громко оплакивать покойника, только в одном случае без стеснения выражали свое горе громким плачем – когда умирал наиболее выдающийся из них в общине. Плач мужчин короче женского. Плач женщин сопровождался рыданиями других женщин. В селах наблюдается оплакивание мужчинами покойника с "рыданием" в доме или во дворе умершего, а также во время поминок над одеждой усопшего.

Саморанение в древности широко практиковалось. Считалось, что в кровопускании таится двойная инверсия, выворачивание вывернутого: возврат крови ее океанического состояния, а организму – внутреннего бытия, бытия вовнутрь, точнее, внутри океана; внешнее течение крови омывает и очищает человека, – вот почему так широко практиковались очистительные обряды и мистерии (Э. Тайлор).

Внешние проявления горя и печали на самом деле выражали страх перед умершим всесильным предком: в народе бытовало мнение, что покойника провожать нужно непрерывно с воплем, иначе на том свете трудно будет его душе. Расцарапывание тела, ритуальное самоистязание в мифологии – "своеобразное жертвоприношение, утверждение еще жизни перед лицом уже смерти, наглядная демонстрация жизни лику смерти с целью преодолеть ужас ее близкого дыхания. В кровопускании есть чувство радости, облегчения и экстаза, чувство покоя и тишины, созвучной шуму морской раковины, чувство обретения единого архаического тела, синхронизация ритмов Космоса, океанических волн, кровотока, телодвижения и дыхания" (М.М. Маковский).

Плачи (хъарджытæ) подразделяются на мужские и женские, причем женщины оплакивают всякого покойника или покойницу. Мужчины – только мужчин, павших в бою или при особо трагических обстоятельствах. Причитания мужского цикла характерны наличием героико-эпических элементов; в них говорится о мужской доблести покойного, о решающих битвах и сражениях; со временем мужские плачи отрываются от погребального обряда и исполняются как героические песни. Хъарджытæ являются частью комплекса некроритуальной обрядности, обладают характерными функциями в ее составе, сопровождают обряд от начала до конца и как часть похоронного обряда регламентируются его структурой.

Структура хъарæг: мотив констатации факта смерти включает в себя обращения к усопшему в форме риторического вопроса; затем – мотивы-оповещения с этическим рассказом об обстоятельствах смерти, переходящие в некрологический рассказ о покойнике с предусмотренной традицией хвалить его. Налицо воспитательная функция. Причитания – своеобразная художественная характеристика усопшего, данная ему в неизбежный для каждого смертного час в присутствии большого числа людей – знакомых и незнакомых. На осетинских похоронах дается и общественная оценка поведения родственников умершего – всенародно – в виде благодарности за участие в судьбе усопшего и наказов быть внимательнее к оставшимся близким. Такие обращения-наказы содержатся порой и в плачах. Человек, проигнорировавший подобный наказ, непременно заслужит прилюдно всеобщее осуждение, ибо "сказанное у гроба подобно клятве" (Т.А. Хамицаева). Тип мотивов с некрологической похвалой покойнику увязывается с целым комплексом бытовых представлений, которые хорошо объясняют их древний характер.

Здоровались друг с другом только после окончания плача, который после захода солнца прекращался ("чтобы не выпрашивать у бога новое несчастье"). Правом оплакивания громким плачем обладали не все: тесть не плакал при кончине зятя; отцу не положено оплакивать детей; муж никогда не заплачет при смерти жены; зять не оплакивает родственников со стороны жены; запрещалось оплакивать убитого молнией. Запреты со временем стали нарушаться, чаще в наши дни.

Хъарæггæнæг ус – "причитающая женщина". Так определяли известных в пределах села и ущелья искусных профессиональных плакальщиц. Считалось, что чем больше слез будет пролито, тем более счастлив будет покойник на том свете и тем благоприятнее отнесется он к своим родным; ср.: "Бирæ цæссыгтæ ахаста йемæ".– "Много слез унес с собой". Хъарæггæнæг ус свободно владела словом и не была лишена поэтического дара. Благодаря своим природным способностям легко настраивалась соответственно обстоятельствам, вникая в горе чужой семьи. Отсюда неповторимость каждого хъарæг’а и людская поговорка, что "плакальщицы украшают покойника", и чем больше "хъарæггæнæг устытæ" оплакивали умершего, тем почетнее. Сакральная функция причета: отогнать от покойника злых духов шумовым эффектом. Плачи – жанр музыкальный – исполнялись своеобразным речитативом; в них взаимодействие слова и ритуала в сакральном и тематическом единстве. Музыкальная их форма проста, потому что основным элементом является словесный текст, а музыкальная интонация – только вспомогательное средство, усиливающее эмоциональность декламации словесного текста.

Плач является в основном импровизационным жанром; ср.систему поэтических средств:

"Уæ, мæ цæугæ мæсыг, уæ, мæ лæугæ хох! Уæ, мæ хъуытазхъæлæс чызджытæ, уæ, мæ мырмырагдзых чындзытæ! Быдыры фæндыртæй цæгъдинаг. Хохы уадындзæй уасинаг: уæларвæй ме стъалыйы хай æрхаудта, зæххыл мæ кæрдæджы хал бахус и…"

"Уо, моя идущая башня, уо, моя стоящая гора! Уо, мои дочери с голосами бубенчиками, уо, мои невестки с устами-колокольчиками, на равнине на фандырах играйте, в горах на свирели свищите; с неба моя звездочка упала, на земле моя травиночка высохла…"

В плачах нашли отражение верования, выработанные народом в разные исторические эпохи. Тексты плача профессиональных плакальщиц усваивали, сохраняли и передавали в народе из поколения в поколение, потому что они отличались трагизмом, большой эмоциональной напряженностью, а это, в свою очередь, определяло языковой и поэтический стиль текста.