– На тему причин возникновения такого негативного явления, как "колумбайн", или "скулшутинг", – можно говорить много, суть остается неизменной. Стрельба в Керчи, а теперь и в Казани, порождает много мнений: от "виноваты компьютерные игры" до "виноваты СМИ". На ваш взгляд, как психолога, в чем все-таки причина?

– Проблема – в том числе, и в доступности владения оружием. Но называть скулшутинг новым для России явлением было бы неверно. Оно получило такую огласку благодаря огнестрельному оружию, однако сами факты существовали и много ранее, и были случаи, когда с топором нападали – просто не предавалось это все настолько огласке. Что считаю правильным. Но при этом раньше было меньше факторов, которые способствуют нынче популяризации данного явления.

– Когда в свое время на Западе осознали, что случаи "school shooting" представляют собой не отдельные инциденты, а постоянную угрозу, то в попытке анализа пришли к выводу, что в 25% виноваты СМИ и ажиотаж в соцсетях. Вы согласны с таким утверждением?

– Я бы не стала так категорично утверждать касательно 25%. Безусловно, проблема популяризации, в том числе через СМИ, имеет место. Но, к сожалению, одна из основных причин, на мой взгляд, это образовавшиеся социальные дыры, которые если не залатать, случаи будут повторяться. Нужно принять для себя тот факт, что это – последствия, которые мы пожинаем. И – отойти от опыта Запада, потому что у нас иной корень проблем и нашими детьми движут другие мотивы. Изначально все ведь начиналось с геймеров, с компьютерных игр. Я сегодня вспоминаю разговор с одним подростком, геймером, когда парируя мое утверждение, что киберспорт деформирует психику, он ответил: "Ну где ты видела, чтобы не было пушечного мяса?" Касаясь истории с компьютерными играми: в 2017 году я проводила свой первый "круглый стол" с участием геймеров и спортсменов, а также принимала участие председатель (на тот момент) федерации киберспорта. Мы провели игру "К барьеру!", где я обратила внимание на историю спорта, на то, что любой спорт – свои профессиональные болезни. И в киберспорте это – психическое здоровье. Позднее, председатель киберспорта рассказала, что ушла из федерации. "Ты не представляешь, кого мы вырастили и на что они способны", – сказала она мне тогда.

– И кого же?

– Подростки становятся очень социопатичны, неадаптивны, нарушаются коммуникативные функции, они программируют свой мозг на определенные действия и реакции. Все же просто: как мы учим ребенка быть добрым, порядочным, уважать старших? Примерами. Действиями. Но если ребенок сутками проводит за играми, его мозг программируется токсичной информацией разрушительного характера. Мы что после этого ждем? Я 13 лет проработала на кафедре теории и методики физвоспитания и спорта, и понять, спортивная ли дисциплина киберспорт или нет – могу. Для чего это сделано? Если признать официально что-то видом спорта, то тогда его можно пропагандировать и популяризировать. Это и произошло с компьютерными играми. Но те, кто взял на себя ответственность, назвав компьютерные игры видом спорта, должны знать: любая спортивная дисциплина должна быть направлена не на вред здоровью, а учитывая возрастные особенности, режим, самодисциплину, развивать технико-тактическое мышление и в принципе делать эту систему таковой, чтобы мы не теряли целые поколения детей.

Но причина не только в этом. Как одна из причин – доступ к огнестрельному оружию. Увы, нам было бы гораздо легче справиться с проблемой, если быона заключалась исключительно в доступе к оружию. Дело в другом. Давайте посмотрим, кто чаще способен на агрессию. Это – "вытесненные" дети. Ребята, состоящие на учете, или из неблагополучных семей. И я не поверю, если говорят обратное. Это всегда подростки с серьезными детскими травмами. Может ли при этом быть психическое отклонение? Конечно, да. Но такие люди всегда были, и 20 лет назад, и 30. Просто надо оглянуться и посмотреть, что именно поменялось. Сегодня комиссия по делам несовершеннолетних не вправе отправить ребенка на освидетельствование, чтобы помочь ему справиться с проблемами. Специалисты видят, что да, проблема есть, но повлиять и помочь никак не могут, если родитель против. А в это время ребенку крайне нужна помощь, и время только уходит. И пока мы уговариваем родителя, ребенок несколько раз себе вред может причинить. И это лишь малая часть того, что мы имеем. Когда говорим про неблагополучные семьи – это очень сложный вопрос, где нужно пересматривать всю систему.

– А какова роль школ в этой ситуации? Или воспитательная составляющая ушла из них навсегда?

– Школы делают что могут. А что ожидали, форматируя образовательный процесс? Помню, еще лет десять назад на родительском собрании один из ведущих педагогов "советской школы" нам с грустью сказал: "Впервые я буду работать с детьми и понимать, что мое слово отныне не закон. Теперь я должна соглашаться с мнением каждого, даже если оно противоречит воспитательному процессу". Можно ли обучать, не воспитывая? Риторический вопрос.

– А если учесть, что в школах по одному психологу. Это формальный подход, или одна штатная единица действительно справляется?

– Ничего не могу сказать за последние года четыре. Но до этого точно знаю: психолог всего лишь замещал учителей в школах. И не все школы понимали, что он вообще у них делает. Поэтому после уборщиц сокращали именно их. Что касается количества психологов в школах, то, на мой взгляд, оно будет напрямую связано с числом обучающихся детей, а также исходить из тех функций и задач, которые предстоит выполнять. И статус специалиста в образовательных учреждениях необходимо поднимать до уровня завучей по воспитательной работе и учебной части. И важно понять, что если нашей задачей является сформировать всесторонне развитую личность, смотивировать, улучшить, раскрыть ее в школе – одному специалисту не справиться.

– Есть ли рецепт, как предотвратить скулшутинг? Какую превентивную работу и кто должен проводить, на ваш взгляд? И может ли педагог в классе самостоятельно выявить ребенка, который уже на грани?

– Может. Эти дети ведь не скрываются даже. Они все кричат о том, что собираются сделать. Они никогда не делают это исподтишка. Всегда открыто. Используют тот же Интернет. И работа в этом направлении, на самом деле, проводится немалая, в том же виртуальном пространстве. Но ее недостаточно. Пример: мы несколько лет бьем тревогу по поводу групп ЛГБТ в популярной молодежной соцсети. Но эти группы по-прежнему существуют, их до сих пор не закрыли. То же самое касается групп с суицидальным наполнением и многие иные платформы, где выявляется негативный для детской психики контент – не закрываются Это и есть те самые "дыры", о которых я говорила выше.

– Вы в составе постоянно действующей группы Миннаца проводили тренинги и беседы с учащимися школ и вузов на тему профилактики экстремизма и, в частности, скулшутинга. Если обобщить опыт этих бесед, то какой вывод можно сделать? Какие проблемные, болевые точки есть?

– А мы с ними не говорили открыто. Есть разные формы работы, и с детьми в этом контексте нужно проводить скрытую профилактику. Потому что когда мы говорим про скулшутинг, мы говорим про суицидальность и способность убивать. Об этих вещах нельзя говорить "в лоб", мы этим только подтолкнем к действию. Слово – программирует. Нужно всегда понимать, что именно и в каком контексте мы говорим детям. Мы обращаем внимание детей на ценности, говорим об их желаниях, рассказываем мотивационные истории. Безусловно, еще предстоит наладить работу всей этой системы – включая роль родителей в этом процессе, отношение которых играет одну из ключевых ролей. Болевые точки нужно искать именно в институте семьи, который закладывается вовсе не в загсе, как многие считают. Он начинается в родительском доме, с примеров старших. А что видят наши дети? Помните, когда-то поднимался вопрос ночных клубов, ругали молодежь, которая их посещает. А кто хозяева этих клубов? Дети? Вот вам еще одна "дыра"...

– Давайте поговорим об агрессии, буллинге. Не призваны ли школьные психологи вовремя выявлять подобное среди учащихся, и как это делается в реальности? Есть ведь немало примеров, когда именно школьные обиды приводили к той или иной беде. И как детям, которых в школе третируют, выйти из этого замкнутого круга, не озлобившись на весь мир?

– Давайте для начала "разведем" понятия. Когда мы говорим про агрессию, буллинг и говорим про скулшутинг, надо понимать, что одно не проистекает из другого. Это разные вещи. То, что "белая ворона" в классе способна на жестокость – навязанное мнение. Вовсе не обязательно, что обиженный ребенок возьмет в руки оружие и пойдет мстить. И не нужно воспринимать этих детей как потенциальную угрозу школе и жизни детей. Категорически не так. И это очень важно. И если мы сейчас пойдем этим путем, это будет ложный путь.

Работу в школе, на мой взгляд, необходимо направлять именно на сплочение класса. Мне кажется, психологам на это времени уже не остается. Потому что очень много бумажной и тестовой волокиты. А с детьми нужно работать – не бумажками. И родители должны доверять специалисту. А еще школьному психологу нужно платить – потому что ему нужно в себя вкладывать, повышать компетенции. И если раньше можно было сыграть всем вместе в командную игру, и у детей что-то "ёкало" – сегодня этого недостаточно. Чаще срабатывает "я не буду", "а вы заставьте". Потому что нет у ребенка ощущения, что он – продолжение чего-то целого. Что он важная часть – семьи, школы, коллектива, общества. И когда детей ставят на учет в ПДН, то основная задача – убедить ребенка, что он важен и нужен. А если ребенок этого не чувствует, это – "дыра". Но он прекрасно чувствует, когда мы лицемерим. Когда за нашей улыбкой нет теплоты. Знаете, раньше трудных подростков любили больше. Да, управляли через эту любовь. А сегодня даже учителям сложно их принять. Из человеческих отношений стала пропадать доброта. Поэтому нужно пересмотреть ту систему, которая есть, и никакие законы не помогут там, где нет любви, доброты, и желания что-то менять.

мнение

Наталья ГУДИЕВА, журналист:

– Трагедия в Казани свидетельствует о высоком уровне социального напряжения среди подростков. Случай не уникальный, скорее, он часть общемирового явления. Эксперты продолжительное время отмечают высокий уровень подростковых конфликтов и констатируют широкую распространенность проявлений насилия в школьной среде. Разрушающий культ силы воспринимается подростками как норма. Этот "тренд" обусловлен высоким уровнем расслоения в обществе и агрессивной информационной средой. Очевидно, что социализаторские модели учебно-воспитательного процесса в средней школе в глубоком кризисе. Реакция социума на трагедию, как никогда ранее, актуализирует запрос на обеспечение безопасности жизнедеятельности. Первая реакция губернаторов и педагогического сообщества – усиление безопасности и контроля в школах – логична. Однако это не решит проблему. Проблему необходимо решать, учитывая особенности психологии современных подростков. Регулировать происходящие в подростковой среде деструктивные процессы – некому. Взрослые слишком заняты выживанием. Подростки предоставлены сами себе. Актуальность усиления воспитательной работы в школах, сузах и вузах с акцентом не только на воспитание патриотизма, но и в контексте профилактики агрессии, а это создание условий для перевода энергии разрушения подрастающего поколения в социально приемлемое русло (спорт, волонтерство, творчество). Молодежной повесткой необходимо заниматься, а не писать отчеты. Но и, бесспорно, несовершенство системы выдачи разрешения на владение оружием в который раз демонстрирует свои просчеты. Нет ответственности – есть жертвы.