Очень я любила маму, музыканта и педагога от Бога. Но почему-то духовная, творческая связь всегда была больше с папой – Георгием (Заурбеком) Николаевичем Гуржибековым. В прошлом году ему исполнилось бы уже 110 лет, а ушел рано – в 57. Заслуженный деятель искусств России, фронтовик, альтист симфонического оркестра, композитор, директор филармонии, художественный руководитель Государственного ансамбля песни и танца "Алан" и… не поверите – поэт. Он писал стихи в молодости – о жизни, о природе, о любви (к маме – "девушке с зелеными глазами"). По-моему, мы с ним были нестандартным содружеством в создании песен: он никогда не сочинял музыку на мои тексты – это я писала стихи на его мелодии, предварительно сыграв несколько раз на рояле, дабы проникнуться их духом, настроением… Так рождались "Горы родные", "Песня о матери", "Песня о городе Орджоникидзе", "Осетинский вальс", "Девушка гор" ("То ли Мадинка, то ли Заринка…"), "Шахтеры Садона", и еще, и еще… Лучшие голоса республики доносили их и другие песни с текстами, переведенными на осетинский язык, до слушателя.

Каждый раз, когда в ноябре отмечали День матери, я думала: почему же нет Дня отца? И вот – есть! Позвольте просто вспомнить несколько эпизодов из жизни моего удивительного папы.

…Ансамбль готовится к поездке за рубеж. Последние репетиции, и в зале – первый секретарь обкома КПСС. После просмотра он говорит отцу: "Заурбек, вот эту чересчур юную девицу не надо брать с собой – видно, что опыта нет, да и фигура не так, чтобы…" Папа отвечает: "Ну уж нет, Билар Емазаевич, это будущая наша гордость, если хотите – звезда. Вы разве не видите, сколько в ней грации, нежности, страсти?" Речь шла об Альбине Баевой, которая, конечно же, поехала на гастроли и которую папа потом называл своей второй дочкой.

…Повезло мне, тогда студентке МГУ: ансамбль приехал в Москву, и мы с отцом встретились минут на пятнадцать после лекций возле ГУМа. – Ну, что, – спрашивает, – не влюбилась еще? Отвечаю, что нет. "Так вот, – говорит папа, – неважно, будет ли он состоятельным, или очень умным, или красивым… Главное – чтобы он тебя понимал, только тогда будешь счастлива". Он произнес эту фразу раньше, нежели подобная мысль прозвучала в одном из моих любимых фильмов "Доживем до понедельника".

…Когда он был на фронте, я, шестилетняя, послала ему накарябанные печатными буквами первые стишки: "Милый папа, поскорее приезжай домой. Для тебя тогда устроим праздник наш большой…" "Шедевр", да и только. Вот с тех пор и не могу остановиться…

…Отцу было лет 36–37 и он вновь и вновь объяснялся маме в любви в своих стихах. Одно из них заканчивалось так:

"Ты могла б не поверить юнцу –

У юных возможна ложь.

Но наша жизнь подходит к концу.

В нашем возрасте не солжешь…"

Неужели же тогда человек, которому было под сорок, считал себя уже отжившим свое? Или он просто предвидел ранний уход? Эти последние два слова – в моих стихах, написанных после его кончины:

"Твой ранний нелепый уход…

Твой поздно проснувшийся дар…

Мелодии мощный взлет.

Крылами оземь – удар.

Но надпись на камне лжет:

Могила черна и пуста.

А ПЕСНЯ над ней плывет,

От тьмы и молчанья устав".

Закончу, конечно, ЕГО "юными" стихами, оказавшимися пророческими (ведь песни он начал писать только после сорока):

"Пусть же струны мои не порвутся!

Пусть же песни звучат и звучат!

В каждом сердце они отзовутся…

В каждом сердце они прозвучат…"