Это было в 1883 году. К этому времени уже был написан знаменитый его портрет кисти В. Г. Перова. Во Владикавказе даже ставили "Пучину", которая, к большому сожалению, в отличие от "Банкрота", "Грозы", "Бесприданницы", "Доходного места", "Талантов и поклонников", так и не получила должной славы, что вряд ли справедливо. В России давно и широко знали этого автора. Даже Франция уже рукоплескала его произведениям в переполненных залах и называла "русским Мольером". Кстати, там, во Франции, уже была написана, пожалуй, первая биографическая книга о нем, А. Н. Островском. Автором ее стал Жак Патуйе. И называлась она "Островский и его театр русских нравов". Драматург был уже очень известен и в славянском мире. И все же... Все же наш город встречал тогда, в 1883-м, не его, великого драматурга, создателя национального театра, а его младшего брата – Михаила Николаевича, который был министром государственных имуществ и направлялся в Закавказье с большой инспекторской проверкой.

Но Александр Николаевич вовсе не обижался. Человек удивительно мирный, доброжелательный, необыкновенно трудолюбивый, он давно мечтал о поездке на Кавказ. В последнее время накопившаяся усталость не давала покоя, здоровье было явно подорвано. Какая-то жизненная перемена была необходима, как воздух, чтобы хоть на какое-то время отойти от тысячи тех дел, которые постоянно будоражили, не давали возможности хотя бы как-то расслабиться. Собственно, в эту поездку он напросился сам. "Сделай милость, возьми меня с собой на Кавказ. В Тифлисе меня давно ждут, там есть люди, которые покажут мне все интересное..." – просил Александр Николаевич своего младшего брата. Михаил нисколько не возражал. Наоборот, кажется, даже был рад: у братьев всю жизнь были самые дружеские отношения.

Михаил Николаевич, Миша, был младше Александра на четыре года. Но разница чувствовалась, пожалуй, только в детстве и ранней юности. Теперь же годы давным-давно заставили забыть об этом. Несколько лет назад М. Н. Островский, действительный статский советник, образованнейший, всеми уважаемый человек, был назначен министром государственных имуществ России. Это была очень высокая должность, но она не сделала его бюрократом и сухарем. Отнюдь. Он не раз оказывал помощь бедным крестьянам, приходил на выручку очень многим из тех, кто к нему обращался. Старшего брата он почитал бесконечно, гордился его литературными успехами. Будучи "гражданским генералом", без пяти минут "тайным советником", он оставался человеком доступным, искренне любящим искусство, посещающим все постановки брата, имеющим широкие связи в литературном мире, да, впрочем, он и сам пробовал писать, и люди считали, что у него это получалось очень даже неплохо.

И вот они на Кавказе. Дорога в Тифлис пролегала через наш город. Михаила Николаевича и его свиту принимали так, как и подобает: оказывали все возможные почести. При встрече подарили мохнатую бурку и папаху, на красивом блюде поднесли мясо и пироги, протянули традиционный рог с национальным напитком, а потом торжественно сопроводили в дом исполняющего обязанности начальника Терской области вице-губернатора Юрковского. Здесь, в маленьком провинциальном городе, этот дом все именовали не иначе, как "дворец".

На Кавказе Александр Николаевич был впервые, и его, конечно же, интересовало все. По дороге сюда он, не отрываясь, восторженно смотрел на горы. Любовался. Такого чуда он еще действительно никогда не видел. Михаил смеялся: "Успеешь наглядеться – ведь едем как раз к этим красавцам".

Грузинская труппа устроила великому русскому драматургу незабываемую встречу. Гремели овации, сверкали бенгальские огни, не смолкали приветствия новых друзей. Островский даже устал раскланиваться из своей ложи. О том волнующем впечатлении, которое произвел на него горячий прием, он подробно писал жене, Марии Васильевне: "Режиссер труппы прочел мне приветственный адрес, очень тепло и умно написанный, а грузинский поэт Цагарелли прочитал свое стихотворение на родном языке! Затем под аккомпанемент оркестра труппа запела многолетие, вся публика встала и обратилась к моей ложе, – многолетие, по требованию, было повторено". А потом шло "Доходное место", второе действие – на грузинском языке. Александру Николаевичу очень пришлось по душе исполнение ролей. Кроме того, были показаны две небольшие пьесы местных авторов. А тифлисский театрально-драматический кружок давал для него "Не в свои сани не садись". На ужине, устроенном в его честь, растроганный Александр Николаевич сказал: "Я от всей души благодарю вас за искреннее сочувствие к моей литературной деятельности, но вы, думаю, преувеличиваете мои заслуги. На высокой горе над Тифлисом красуется великая могила Грибоедова, и так же высоко над всеми нами парит его гений. Не мы, писатели новейшего времени, а он внес живую струю жизненной правды в русскую драматическую литературу". Кстати, приехав в Тифлис, Островский первым делом побывал в Мтацминде (Святая гора), где рядом с церковью Святого Давида похоронен А. С. Грибоедов. А потом... Миша был занят служебными делами, а Александр Николаевич знакомился с историей, искусством Грузии, встречался с артистами, композиторами, учащейся молодежью. Мелодии народных песен особенно восхищали его. Островский воочию мог убедиться, что имя его в Грузии столь же любимо, как и в России. Но вот уже опять дорога... И новое письмо к жене, в котором драматург рассказывал: "Такие реки, как Терек и Арагва, которые не текут, а прыгают по камням, в которых часто не видишь вовсе воды, а одну белую, как жемчуг, пену; такие картины, как Дарьяльское ущелье и Казбек; такие улыбающиеся долины, как Душетская, – требуют не описания, а живописи. А если начать описывать впечатления, которые они производят, то и конца не будет".

И вот опять Владикавказ... В доме того же вице-губернатора опять торжественный прием. Все-таки интересным человеком был этот Юрковский. По-настоящему образованный, что, по мнению обоих братьев Островских, уже являлось достоинством, отличающим этого чиновника от его чванливой братии. Оказывается, гости, приглашенные на встречу (местная интеллигенция) видели или читали многое из того, что принадлежит Александру Николаевичу. Его с интересом расспрашивали о планах на будущее. А он еще и не знал, что его ждет. Главное, как считал сам, успеть высказаться... В тот владикавказский приезд он уже задумал новую пьесу "Без вины виноватые". Ему очень хотелось показать публике, что чтимый ею автор вовсе не почил на лаврах, что он очень хочет еще работать и давать ей художественное наслаждение, которое она так любит и за которое чтит его. Да, пьесу он напишет вскоре на необычайном подъеме, доступном только молодым силам, которые, как ему казалось, и дала ему эта незабываемая поездка на Кавказ: "Повторения такого счастливого настроения едва ли уже дождешься", – писал он в дальнейшем.

А с Юрковским Александр Николаевич беседовал на разные темы. В том числе и о театре, о творческом поиске. Островский говорил, что задача искусства – "проникать в тайники души". И он как художник действительно делал это. О каждой его пьесе можно сказать словами генерала Ермолова: "Она не написана, а родилась". Генерал выразил этим самое главное в творчестве – органичность рождения выношенного детища. Но сколько предварительной, скрытой внутренней работы требовалось, сколько наблюдений в течение многих лет; отбор из хаоса впечатлений самого основного, нужного для данного замысла; вживание в образы, в разговорную речь героев, которая звучала бы на сцене так, что, и не видя происходящего действия, стоя, например, за кулисами, можно было воочию видеть этих людей. Гвардеец Юрковский был человеком явно прогрессивным. И с горечью говорил о том, что, создавая театры на Кавказе, царские власти преследуют одну цель – показать жизнь русского общества как идеал, к которому должны стремиться "отсталые" народы. Вот почему в репертуар театра включались преимущественно безыдейные, пустенькие водевили и оперетты. Постановки же пьес русских классиков, где изображались казнокрадство и бесчинство царских чиновников, хищное стяжательство, невежество сильных мира сего, насилие, были вообще запрещены. Но передовая общественность выступала за другое – за постановку серьезных пьес. Газета "Терские ведомости" была, например, в этом вопросе полностью солидарна с осетинской публикой. Поэтому она открыто защищала высокую гражданственную роль театра. Владикавказцы знали произведения Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Гоголя и, конечно, Островского. Они разделяли их высокие патриотические идеи. Недаром в первый же свой сезон Владикавказский театр поставил не дешевый водевильчик, а "Пучину" Островского. А потом... в последующие десятилетия он поставит и такие произведения, как "На всякого мудреца довольно простоты", "Бедность не порок", "Последняя жертва", "Василиса Мелентьева", "Невольницы", "Банкрот", "Поздняя любовь", "На бойком месте", "Не все коту масленица" и многое, многое другое. Все это относится к Русскому драмтеатру. А Осетинский театр, родившийся позже, сыграет и "Грозу", и "Бесприданницу", и "Горячее сердце", и "Снегурочку"... Да, все это будет здесь, во Владикавказе. Но только в иное время, в других условиях. А тогда... Тогда просвещенные актеры восьмидесятых годов XIX века писали своему кумиру: "Александр Николаевич, все мы развивались под влиянием того нового слова, которое внесено было вами в русскую драму... Вы – наш наставник". И в этом была вся правда. И, конечно же, владикавказские актеры всем сердцем присоединялись к таким словам. А как реагировал на это сам автор? Театр давным-давно стал задачей его жизни, той необходимостью, которая заставила его сказать в "Автобиографической заметке": "Я задыхаюсь и задохнусь без хорошего театра, как рыба без воды".

А тогда в доме исполняющего обязанности начальника Терской области гости говорили о женских образах, так мастерски написанных драматургом. И это можно было понять. Еще бы! Ведь практически до Островского интересных ролей для многих актрис в русской драматургии почти не было. А Александр Николаевич подарил такое созвездие героинь! Здесь столько разных судеб, характеров, столько необычных, запоминающихся образов!

Всю жизнь своей священной обязанностью Александр Николаевич считал помощь начинающим писателям. Об этом он говорил так: "Что я сделал для русской драматической литературы – это оценится впоследствии. До сих пор у меня на столе меньше пяти чужих пьес никогда не бывает. Если я в сотне глупых и пустых актов найду хоть одно явление, талантливо написанное, – я уж и рад, я утешен; и я сейчас разыскиваю автора, приближаю его к себе и начинаю учить. Когда какое-нибудь произведение выдается на сцене, актеры говорят, что тут непременно есть или моя рука, или мой совет. Не все слушают меня, но идут ко мне все, зная, что у меня найдут и науку, и помощь, и ласку".

Да и у пьес Островского сложится очень необычная судьба. Одни будут широко известны, другие – значительно менее популярны. К этой активно живущей и воздействующей на публику обойме пьес относятся "Свои люди – сочтемся!" ("Банкрот"), "Доходное место", "Гроза", "Лес", "Волки и овцы", "Женитьба Бальзаминова", "Бешеные деньги", "На всякого мудреца довольно простоты", "Горячее сердце", "Последняя жертва", "Бесприданница", "Таланты и поклонники", "Правда – хорошо, а счастье лучше", "Без вины виноватые" и (благодаря опере Римского-Корсакова) "Снегурочка". Так вот, те, кто не поленился заглянуть в остальное творческое наследие Островского, получают сильный импульс изумления и просветительского ажиотажа: пьесы, не столь обласканные признанием, оказываются нисколько не хуже увенчанных славой! Среди произведений, на которые легла временная тень забвения, – такие шедевры, как трагедия "Грех да беда на кого не живет", оригинальнейшая трагикомедия "Не было ни гроша, да вдруг алтын", поразительные исторические хроники Смутного времени ("Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский", "Тушино", "Козьма Захарьич Минин, Сухорук"), удивительнейший "Воевода" ("Сон на Волге"), несказанной красоты поздние драмы женской души "Сердце не камень", "Невольницы"... Или глубокая, потрясающая мелодрама "Пучина", в свое время приведшая в восторг Антона Павловича Чехова. "Пьеса – удивительная! – писал он, побывав на спектакле, – а последний акт – это что-то такое, чего бы я и за миллион не написал. Если бы у меня был свой театр, я бы ставил там один этот акт..."

Но вернемся к поездке Александра Николаевича на Кавказ. Да, ожидания драматурга не обманулись. Возвращался он явно поздоровевшим и обновленным, осыпанным подарками. Здесь были и национальные поделки, и кинжалы ручной работы, и совершенно особый рог для почетных гостей, а во Владикавказе общественный деятель И. П. Архипов даже преподнес ему мягкие черкесские сапоги... Эта последняя в его жизни поездка в иные края была необыкновенно отрадной для него. Он смог убедиться в своей популярности, почувствовать себя уважаемым писателем, испытать силу кавказского гостеприимства.

А еще он был готов к новым творческим взлетам и к новой, очень серьезной и важной для него работе – вскоре его назначат заведующим репертуаром всех русских театров. Однако здоровье было все же давно подорвано. Сам Островский это очень хорошо понимал. Недаром он с горечью писал тогда: "Дали белке золотые орешки, когда у нее и зубов-то почти не осталось..." Да, через три года после этого Островского не стало...

Правильно говорят о том, что он своим творчеством поставил "тысячелетний памятник России". Этот драматург никогда не войдет в когорту устаревших. Ведь в своих пьесах он сумел поднять столько нравственных проблем, которым суждено жить вечно. Классический репертуар, подаренный Александром Николаевичем, приобщил к театру огромные массы людей. А это уже само по себе было делом исторической важности. Что же привлекало миллионы зрителей к пьесам Островского? Что побуждало тысячи театров так широко включать его пьесы в свои репертуары? Безусловно, это и талант драматурга, и красочный быт, и неповторимые характеры, и познавательный интерес, и удивительный язык. Но ведь, согласитесь, не только это. Не только любопытство, не одно стремление побольше узнать о прошлом приводит нас в театр на представления по произведениям Островского. Пьесы Александра Николаевича современно звучат сегодня, много лет спустя после их написания и смерти автора, и они будут еще очень долго волновать людей, потому что великий русский драматург, отражая свое время, сумел поставить громадные общечеловеческие проблемы. Недаром именно он является нашим союзником в идейной борьбе со старым миром. Ведь подумайте, до чего же живучи такие пороки, как стяжательство, эгоизм, хамство, самодурство. До чего отвратительно человеческое неприятие нового, прогрессивного... Как страшно грубое невежество... И, конечно же, именно Островский очень помогает нам воочию увидеть и ощутить отвратительное происхождение этих самых пережитков, он учит нас распознавать и ненавидеть вчерашнее в сегодняшнем и бороться за то, чтобы в прогрессивном, завтрашнем, светлом не было косного вчерашнего. Если посмотреть внимательно на все, что сделал драматург, мы, естественно, поймем, что в наших сердцах не может не найти отзвука глубоко гуманистическая тема права каждого человека на счастье, тема, которая с большей или меньшей силой звучит в каждой пьесе Александра Николаевича. А не о счастье ли всегда мечтает каждый из нас?! А правда... Художник без колебаний выбирает в главные свои поводыри именно ее, считая, что без правды нет и не может быть подлинного счастья.

Да, несомненно, в драматургии Островского поистине вместилась вся Россия – ее быт, нравы, история, сказки, поэзия. Теперь трудно представить, насколько любой образованный человек был бы беднее интеллектуально и эмоционально, если бы для него не существовало мира, созданного А. Н. Островским, насколько беднее были бы его представления о России, о самом себе.

Вот почему, я уверена, мы и сегодня не с холодным любопытством, а с жалостью и гневом взираем на жизнь, воплощенную в пьесах Островского.

Сочувствие к обездоленным и негодование против "темного царства" – вот, пожалуй, чувства, которые он сам испытывал и которые неизменно вызывает в нас. Но особенно близки нам надежда и вера, которые всегда жили в этом замечательном художнике. И мы чувствуем, мы знаем – это надежда на нас, это вера в нас.

Время, не останавливаясь, летит вперед. А он остается. С нами. Здесь, в России. В репертуаре каждого из тысяч театров. В том знаменитом портрете Василия Перова. Александр Николаевич, в халате на беличьем меху, ясными голубыми глазами энергично и твердо смотрит в свою, уготованную ему вечность. Чувствуются недюжинная сила, решительность, все пронизывающий ум – и никаких обид, душевной смуты. Весь открыт, весь перед нами в каком-то гениальном простодушии. Наконец, он грузно сидит в своем бронзовом кресле возле своего любимого Малого театра, который до сих пор называют Домом Островского. Сдвинутые брови говорят нам о человеке, много размышлявшем на своем веку; высокий лоб обличает в нем проницательного мастера. Недаром его так часто и так охотно до сих пор сравнивают с пушкинским Пименом из "Бориса Годунова" – летописцем и провидцем... И ведь в этом действительно что-то есть. От той великой любви к Отечеству, от той большой правды, от той преданности народу – от всего того, что было теми высокими идеалами, которые он завещал нам, потомкам.

А что касается Осетии и Владикавказа... Так об этом в следующих статьях... Да, мы с вами еще непременно вернемся к нашей теме.