Станиславский и Немирович-Данченко давно стали именами нарицательными, но рядом с ними были известные люди своего времени, чьи имена сегодня незаслуженно забыты. Одно из них – Леопольд СУЛЕРЖИЦКИЙ. Кто он, спросит большинство даже заядлых театралов?! А между тем это знаковое для истории русского театра имя. Личность Леопольда Антоновича Сулержицкого – одна из самых недооцененных в русской культуре XX века. По причине природной скромности, которую отмечали в нем друзья, он и при жизни не был известен широкой публике. Однако заслуга его перед русским театром огромна. Работая главным режиссером в МХТ, Сулержицкий применял на практике принципы, которые легли в основу знаменитой "системы Станиславского". По сути, он сам был живым ее воплощением. Он вырастил целое поколение блестящих актеров и режиссеров. Не говоря о том, что был почти родным отцом нашему Евгению Вахтангову.

Леопольд Сулержицкий стал для него нравственной, эмоциональной, психологической и профессиональной опорой. Я уже не говорю о художественном и человеческом, наконец, о практическом: он помог устроить Вахтангова в Московский художественный театр и выбил зарплату, хлопотал, чтобы его не забрали в армию, когда началась война. Участвовал во всех поворотных событиях в жизни Вахтангова и играл наипервейшую роль. И не только в его жизни. Вадим Шверубович, сын Качалова, великий заведующий постановочной частью МХТ и, мало кто знает, один из инициаторов создания театра "Современник", в свое время точно заметил: если бы Сулержицкий пожил немного подольше и не умер в 1916 году в возрасте 44-х лет, то его имя было бы на знамени Московского художественного театра.

Как только не называли Сулержицкого его современники: и "дядя Лепа", и "электрический скат" – за веселый нрав и способность заражать всех своим энтузиазмом. Но чаще всего его звали просто – Сулер.

Он родился в 1872 году в Житомире. Его отец был переплетчиком, а мать – акушеркой. Когда мальчику исполнилось семь лет, семья переехала в Киев, где отец открыл собственную мастерскую. Леопольда определили в киевскую гимназию, но учился он неохотно. Своим главным "университетом" Сулержицкий считал улицу. В своих воспоминаниях Максим Горький, который был дружен с Сулержицким, приводит его слова: "Это лучшая академия из всех существующих, – рассказывал он с юмором, одним из его ценных качеств, которые помогали ему легко преодолевать "огни, воды и медные трубы". – Много дает улица, если умеешь брать. Бесстрашию пред жизнью меня учили воробьи..."

Во время учебы в гимназии мальчик увлекся театром и вместе с друзьями поставил "Гамлета" Уильяма Шекспира. Для показа спектакля сняли помещение. Однако премьера была прервана чрезвычайным происшествием: исполнявший роль Духа актер, которого 12-летний режиссер Сулержицкий поставил на ходули, упал и задел лампу. Начался пожар, зрители в спешке покинули зал, кто-то вызвал пожарных. Огонь удалось потушить своими силами, но отцу Сулера пришлось уплатить пожарным "за беспокойство". Мальчику, который получил от отца нагоняй, было строго-настрого запрещено даже думать о театре. Но наказ отца Сулержицкий пропустил мимо ушей: познакомившись с актерами Киевского театра, он начал наведываться на репетиции, помогать за кулисами, ставить декорации и ради этого частенько прогуливал уроки. За многочисленные пропуски он оказался на грани отчисления, но его это не расстроило – творческому мальчику в гимназии было скучно.

Заметив в сыне талант к изобразительным искусствам, отец отдал его в Киевскую рисовальную школу Н. И. Мурашко. Об успехах юноши говорит тот факт, что через три года после начала обучения художники В. Васнецов и М. Врубель, которых пригласили расписывать собор в Киеве, взяли его в помощники. А в 1890 году его приняли в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (Строгановское училище). У Сулера началась новая жизнь.

Природа щедро одарила Сулержицкого: он прекрасно рисовал, пел, хорошо подражал людям, животным, птицам, изображал предметы. Но главный его талант состоял в том, что в первую же минуту знакомства он очаровывал своей искренностью, добродушием и внутренней энергией. За свою недолгую жизнь он исколесил полмира и перепробовал десяток занятий.

Он был доверенным лицом Льва Толстого, с которым познакомился благодаря дружбе с его дочерью Татьяной Львовной, тоже студенткой Училища живописи, ваяния и зодчества. Знаменитый писатель во многом повлиял на его судьбу: Сулер увлекся идеями толстовства и был исключен из училища за слишком вольные суждения.

После отчисления его призвали на военную службу, но Сулержицкий, вдохновленный толстовской идеей непротивления злу, отказался служить. Его объявили душевнобольным и посадили в тюрьму: только мольбы отца и письмо Льва Николаевича, в котором он призывал Сулера не ломать себе жизнь, заставили его принять присягу.

В наказание Сулержицкого отправили служить в самое захолустье Российский империи – недалеко от крепости Кушка, на границе с Афганистаном. Он попал в нестроевую команду и занимался тем, что учил детей грамоте, помогал в пекарне и выполнял другие подсобные работы. Несмотря на сложности быта, Сулер прижился и там, сумев завоевать всеобщую любовь.

После службы Сулержицкий отправился странствовать: устроился матросом Черноморского торгового флота, благодаря чему побывал в Японии, Китае, Индии, Сингапуре, Турции. По просьбе Льва Толстого в 1898—1899 годах организовал переселение духоборов – людей, которых считали сектантами за то, что они отвергали церковные обряды. Сулержицкий не только сопровождал пароход с духоборами до их нового места жительства – Канады, но и жил с ними какое-то время, помогая освоиться на новом месте.

Сулер был подпольным революционером, помогал печатать и распространять запрещенную литературу, служил санитаром в Маньчжурии, а в 1905 году сблизился с труппой МХТ. В 1906 году основатель театра Константин Станиславский пригласил Леопольда Сулержицкого стать его помощником и главным режиссером.

По мнению современников и людей, близких к театральной среде того времени, Сулер оказался для театра настоящей находкой. Его энергия, уникальный жизненный опыт и невероятное количество человеческих типажей, которые он повидал за годы своих "приключений", идеально укладывались в представления Станиславского о том, кто может помочь ему в разработке и воплощении принципов его системы.

"Сулер принес с собой в театр огромный багаж свежего, живого духовного материала, прямо от земли. Он собирал его по всей России, которую исходил вдоль и поперек, с котомкой за плечами; по всем морям, которые он переплыл не раз, по всем странам, которые он посетил во время своих кругосветных и иных путешествий", – писал Станиславский.

Сулержицкий, который с детства обожал театр, взялся за дело с невероятным энтузиазмом: пропадал на репетициях, беспрерывно беседовал и спорил со Станиславским. Но особенно важным он считал обучение актеров новым театральным принципам – причем не только с "технической", но и с нравственной точки зрения. По его мнению, каждый актер обязан "чистить, возвышать человека, блюсти его. И кто может – должен".

В 1912 году Станиславский создал 1-ю студию МХТ, руководить которой назначил Сулержицкого. Это был интимный, камерный театр, с акцентами на психологических нюансах. Именно в 1-й студии под началом Сулера окончательно сформировался талант Евгения Вахтангова, Михаила Чехова, Серафимы Бирман, Софьи Гиацинтовой и других молодых актеров.

Сулер умел находить общий язык не только со взрослыми – его безоговорочно обожали дети, с которыми он всегда охотно и с упоением играл. Игры, которые придумывал Сулержицкий для своего сына Дмитрия и его друзей, больше напоминали театральные постановки. Вадим Шверубович вспоминал, что как-то все лето Сулер играл с ними в одну бесконечную игру, в которой все были моряки. Вместе с детьми он отправлялся в дальнее плавание, ночевал с ними в "вигваме" у костра, поднимал со дна сундук с сокровищами, боролся с акулой.

"Взрослые портили игру. Портили, во-первых, тем, что волновались за нас – что мы утонем, что простудимся, что сгорим на костре, когда прыгаем через него в диком охотничьем танце племени дакотов, расшибемся, когда ласточкой летим с обрыва в прибрежный песок, и т. д.; во-вторых, еще больше портили ее тем, что не верили в игру. Самое страшное для ребенка – если кто-то рядом не верит в его "как будто бы". Сулер верил – не притворялся. Мы знали, что дядя Лепа, Сулер, играя с нами, верит в то, во что мы верим", – писал Шверубович. – "Я знал это – ребенок не может ошибаться, его ни один гениальный актер не надует. Он, например, раскапывал древний курган и находил там похороненную две тысячи лет назад принцессу (Таню Гельцер), которая спала "лекарическим" сном, и мы ее оживляли и учили говорить по-русски, так как она знала только древний сарматский (язык мы тут же сочиняли). И никогда Сулер не портил нам веры в истинность происходящего. Следующее лето, уже без нас, на Княжьей горе жил Евгений Вахтангов. Мне кажется, что из сулеровских игр, из его празднеств, которых в то лето было не меньше, чем в предыдущее, родилась через девять лет игра-праздник "Принцесса Турандот".

Эту детскость – не капризность или инфантильность, а именно чистоту и "жадность" в восприятии мира – Сулержицкий сумел сохранить в себе, несмотря на все превратности судьбы.

Антон Павлович Чехов как-то назвал его "мудрым ребенком", Станиславский утверждал, что Сулер был "юн душою", а Лев Толстой, наблюдая за Сулержицким, когда гостил у него в поселке Гаспра (Крым), заметил: "Будьте как дети", я понимал это головой, но никогда не чувствовал – как может быть ребенком взрослый, много испытавший человек? А вот смотрю на Сулера и чувствую: может!"

Леопольд Сулержицкий умер в декабре 1916 года от острого нефрита. На его похоронах с речью выступил и Константин Сергеевич Станиславский, который очень точно охарактеризовал значение личности своего единомышленника: "Сулер, сам того не зная, был воспитателем молодежи. Эта роль стоила ему больше всего крови и нервов, и я утверждаю, что и студия, и Художественный театр многим обязаны нравственному, этическому и художественному влиянию Сулера".

Почему же имя Сулержицкого осталось на задворках театральной истории? Парадокс в том, что он был из той породы людей, которая, наверное, сейчас уже вымерла: не считал возможным говорить о своих заслугах, выпячивать их перед Отечеством и даже часто снимал фамилию с афиши. В театре он видел акт духовного сотворчества, где был важен каждый. Он выращивал новую породу людей. Как прекрасно он говорит в письме Вахтангову: "Я еще не опустился до того, чтобы работать за деньги". Это так противоречит всему стилю нашей жизни, что вызывает оторопь. Не случайно вокруг него был такой вихрь людей из первого ряда русской литературы. Его все время заманивали к себе Горький, Толстой, Чехов, была обширная переписка с ними. Почему? Что им нужно было от этого человека? Тому же Чехову, который мог сидеть в Ялте и наблюдать жизнь во всех ее формах и проявлениях?

И, правда, что?

Вероятно, то, что он был абсолютно свободным человеком. Наверное, поэтому его так любили русские писатели: Сулержицкий реализовывал их мечту по настоящей жизни. Они тосковали о ней, их не устраивала действительность. А он так жил. Сказал, что не пойдет в армию, и не пошел. И посадили его в тюрьму, где он провел полгода. И представьте, сидит он в этой самой тюрьме, а к нему приходит Лев Толстой. Вот что делать власти? Толстой – фигура столь значительная в духовной жизни России, что является практически неприкосновенной. Затем отец приходит к Сулержицкому, просит, чтобы тот пошел в армию. И он не идет на принцип, не ведет себя как максималист-идиот. А понимая, что может разрушить внутренний мир отца, соглашается. Ну и отправлен был на Кушку, самую южную точку Российской империи, где и заболел. А там он чем занимался? Грамоте всех учил. Реализовывать жизнь можно тоже по-разному. Кстати, Толстой про него смешно сказал: "Сулержицкий – три мушкетера. Не один из трех, а все вместе". Идеальный человек.

В чем заключался метод Сулержицкого-педагога, что ему удалось вырастить столько блестящих артистов? Он, конечно, занимался со студентами по зарождающейся системе Станиславского, но это была одна сторона. Он говорил о том, что актер, играя роль, должен измениться как человек. Вахтангов его цитировал: "Сознание, что актер должен стать чище и лучше как человек, я унаследовал от Сулержицкого". Это очень сложная вещь. Наверное, где-то здесь и проходит грань между театром подлинным, который нас задевает, трогает, и поверхностным.

Талантливый человек каким-то интуитивным образом понимает смысл и цель своего существования на сцене, и он живет. Но больших талантов всегда мало. Сулержицкий пытался людей средней одаренности превратить в хороших актеров. В чем его рецепт? Он говорил ученикам: "Мне важно, какими вы будете людьми. Для того чтобы быть актером, вначале нужно стать человеком". И отсюда такой внимательный его интерес к личности каждого студента.

В чем это проявлялось? Он, например, очень внимательно наблюдал за Вахтанговым, знал, что тот иногда впадал в мрачное оцепенение. Тяжелое наследие его жизни во Владикавказе и страшные события, свидетелем которых он был, сформировали у него депрессивное восприятие жизни. Он мог лечь на диван, не двигаться, не разговаривать, становился вялым. Сулержицкий был в эти моменты вне себя. Перефразировав стих Лермонтова, говорил: "Ну что, грузин, льешь слезы на шелковые шальвары?" Приводил в чувство и очень пристально следил за его душевной амплитудой. Когда мы говорим, что он Вахтангова сделал, то это буквально так.

Станиславский писал: "Он принес девственно-чистое отношение к искусству при полном неведении его старых, изношенных и захватанных актерских приемов ремесла, с их штампами и трафаретами, с их красивостью вместо красоты, с их напряжением вместо темперамента, с сентиментальностью вместо лиризма, с вычурной читкой вместо настоящего пафоса возвышенного чувства". Однако многие знающие люди считали, что Сулержицкий для "системы Станиславского" сделал больше, чем сам Станиславский…

Болезнь почек, которые Леопольд Антонович простудил еще в Канаде, быстро прогрессировала. Лето 1916 года, проведенное Сулержицким в Евпатории, стало последним. По приезде его в Москву болезнь обострилась, и 17 декабря Леопольд Антонович скончался. Провожая своего учителя в последний путь, актеры Первой студии несли венок с надписью из "Синей птицы": "Мертвые, о которых помнят, живут так же счастливо, как если бы они не умирали".