Проходил на днях по Пушкинской площади. Смотрел на старое здание "Известий". Я всегда на него смотрю, когда оказываюсь неподалеку. С ним связаны воспоминания далекой юности.

Это сейчас от дома осталось одно название, никаких "Известий" там давно уже нет, а что есть – мне неведомо. В мае 1968 года я, самонадеянный провинциал, приехал из Свердловска сюда на студенческую практику. Кажется, прямо из Домодедова явился на Пушкинскую площадь. Возле серого и неуклюжего на вид здания остановился в нерешительности. Перекинул из одной руки в другую сумку, пригладил намокшую от дождя шевелюру (какая была шевелюра!), не без волнения толкнул массивную дверь. Вахтер повертел в руках выписанное деканатом командировочное удостоверение, переспросил:

– К Федосову? Второй этаж направо.

– Знаю, спасибо, – ответил я, чтобы выглядеть посолиднее.

Борис Федосов вел в газете спортивный раздел и на время практики должен был стать моим наставником.

После зябкой неуютной улицы внутри показалось особенно хорошо. Просторные комнаты с высокими потолками, пластиковые столы, по-домашнему уютный свет электрических ламп.

– Здравствуйте, – довольно холодно поприветствовал меня Федосов. – Какие ко мне вопросы?

– На практику, – ответил я и смутился так сильно, словно уже успел в чем-то крупно провиниться.

Утром другого дня состоялся первый урок.

– Какие планы? – спросил новый шеф. – Что бы вы хотели у нас сделать?

Я снова не знаю почему растерялся и зачем-то стал перечислять план производственной практики, который был предложен кафедрой. Мол, хочу опубликовать столько-то статей, репортажей, корреспонденций. Говорил, а сам внутренне холодел от собственной наглости: какие статьи и корреспонденции, да в "Известиях" крошечную заметочку напечатать было большой честью.

Журналист, как сапер, – ошибается только один раз, потом его увольняют.

Непроницаемое лицо Федосова делалось все строже, а его беспощадно-холодный взгляд, казалось, сейчас вывернет меня наизнанку. Я запнулся, вконец смущенный, потом и вовсе замолчал.

– Да-а, – протянул шеф. – А я-то, признаться, думал, что вы поучиться приехали, посмотреть, как работают "известинцы".

Вот так начиналась моя московская жизнь. И – жесткая школа, уроки в которой преподавал Борис Федосов. Условие он сразу поставил строгое: никаких скидок на практикантское положение мне не будет. Уж коли набрался наглости приехать в большую газету, то и спрос будет большим.

Сначала, как водится, засадил меня на изучение читательской почты, на правку чужих заметок, потом, присмотревшись, стал давать задания. Как ни странно, я написал и корреспонденцию, и интервью, и репортаж... И все время присматривался к шефу, пытаясь понять, отчего он, такой молодой, но такой авторитетный в кругу коллег. Федосов, если не ошибаюсь, уже тогда возглавлял Федерацию спортивной прессы СССР, а затем без отрыва от газеты стал президентом Всесоюзной федерации футбола. В эту большую комнату на втором этаже "Известий", где кроме спортивного обозревателя сидели еще восемь сотрудников отдела информации, каждый день приходили всякие спортивные знаменитости: олимпийские чемпионы, тренеры, функционеры...

Гроссмейстер Бронштейн, пристроившись на краешке стола, писал свои шахматные заметки. Звали его Давид Ионович, но я в ту пору не догадывался о существовании евреев, а потому обратился к знаменитому шахматисту согласно своим скудным познаниям – "Давид Иванович". У Федосова вскинулись обе брови, что, как я уже знал, свидетельствовало о его сильном удивлении. Все остальные сотрудники отдела тоже разом притихли и уставились на меня. Гроссмейстер махнул рукой, мол, какая разница – "Иванович" или "Ионович"? Так мои представления о жизни обогатились очередным открытием.

Бронштейн так и не стал чемпионом мира, уступив в матчах за это звание другому советскому гроссмейстеру – Ботвиннику, но он дважды побеждал в турнирах на первенство СССР, а также написал несколько популярных книг о шахматах. Его коллеги считали Давида Ионовича одним из самых тонких знатоков этой игры, мастером импровизаций.

Великий прыгун в высоту Валерий Брумель, едва оправившись от страшной травмы, чуть ли не на костылях примчался к Федосову: "Борис, я жив!" Знаменитые хоккейные кудесники Тарасов с Чернышевым приходили советоваться. Господи, да кого я там только ни встречал.

Особняком в этой комнате держался Михаил Николаевич Долгополов – высокий, седой, строгий, с явно старорежимной осанкой. Мне он казался глубоким стариком, хотя, как я сейчас понимаю, было ему тогда всего шестьдесят семь лет, то есть на десять лет меньше, чем мне сейчас. Мне сразу пояснили, что он – фигура историческая, в газетном деле давно, приятельствовал с Маяковским, а еще до революции выходил на сцену Большого театра вместе с Шаляпиным. Когда я сейчас встречаю в чертогах нашей редакции заместителя главного редактора Николая Долгополова, то всегда поражаюсь – как же похож он на своего отца.

Потихоньку мы притирались, Федосов уже не смотрел на меня сурово, что-то скупо рассказывал о себе, своей жизни. После школы поступил сталеваром на завод "Серп и Молот". Играл вратарем в московском "Торпедо" (я так понял, что в дубле). Окончил МГИМО, но заманчивой карьере дипломата предпочел хлопотную профессию спортивного репортера. Начинал в "Труде", а с 1965 года работает на Пушкинской площади.

Да, он стал гораздо снисходительнее относиться к провинциалу, однако, оплошностей не прощал. Чуть что повторял: "Журналист, как сапер, – ошибается только один раз, потом его увольняют". Это было правдой, ведь промах "известинца" видели восемь миллионов читателей – таким тогда был тираж газеты.

Через полгода, уже на преддипломную практику, Федосов пригласил меня сам. Помню, возникли проблемы с жильем. Выручил Саша Краминов – сотрудник этого же отдела. Его отец Д.Ф. Краминов был крупной фигурой в советской журналистике, возглавлял еженедельник "За рубежом", ему по должности полагалась большая дача в Серебряном бору, там Саша меня и приютил.

На финише этой моей практики Федосову позвонил главный редактор "Комсомолки" Борис Дмитриевич Панкин и спросил, нет ли у него на примете какого-нибудь юнца с перспективой? Так я, еще не получив диплома о высшем образовании, был зачислен корреспондентом самой популярной газеты страны.

Своего первого московского шефа я не забывал никогда. Радовался его "Снеговику" – символу известинского хоккейного турнира, который ежегодно проходил в декабре. Знал, что именно он организовал прощальный матч Льва Яшина в Москве, когда "Лужники" увидели всех звезд мирового футбола. При случае звонил Борису Александровичу, докладывал о своих делах. Уже и сам стал главным редактором, имя какое-то имел, а, встречаясь с Федосовым, все равно робел, как в первый раз. Хвалил он меня по-прежнему скупо. Но я уже знал отчего. "Когда тебя хвалят, то тебя обкрадывают", – говорил он мне, студенту Уральского университета, пятьдесят семь лет назад.

С этим и живу.

Российская газета – Неделя –

Федеральный выпуск: № 19 (9558)